Ботфорты капитана Штормштиля - [81]

Тошка готов был заплакать. Он вновь и вновь принимался месить тесто. Может, оно такое непослушное из-за того, что нет этих самых дрожжей? Но почему тогда у Ираклия Самсоновича все получалось как надо?

Да, но он ведь делал посредине дырочки. Ну, что ж, попробуем с дырочкой….

Тошка согласен был испечь лаваш вместе со своей ладонью, лишь бы испечь.

В который раз он обматывал лицо мокрым, закопченным полотенцем, привязывал свободную руку к колышку и, набрав полную грудь воздуха, нырял в проклятый кувшин.

Ляп! — тесто сплющилось и поползло вниз. Тошка вынырнул из торны, перевел дух. От полотенца удушливо несло тлеющей тряпкой. Он подхватил вторую лепешку.

Тяп! — кажется, прилипла. У Тошки замерло сердце. Он осторожно отнял ладонь. Лепешка осталась на стенке!

Тесто быстро покрывалось золотистым загаром. Тошка почувствовал, что задыхается. То ли от угара, то ли от счастья. Он вытянул голову из торны, откинулся на спину. Так и лежал, привязанный к колышку сыромятным ремешком от вьюка.

Над ним в прозрачном, стеклянном небе подрагивали облака — это поднимался из торны горячий, пахнущий хлебом воздух.

«Я испек хлеб! — хотел крикнуть Тошка, — Вы слышите, я испек хлеб!..»

Глава 15. Три тысячи шагов в темноту

Вернувшись на Дуабабсту и отдохнув два дня, отряд начал готовиться в обратный путь к хутору Хабаджи, Надо было немедля переносить базу ближе к Улысу. Тошка мог, конечно, остаться у Агаши и здесь дожидаться возвращения отряда. Но август кончался, а значит, подходила к концу и служба младшего коллектора Антона Тополькова. Ибо первого сентября он неизбежно должен был из коллектора превратиться в обычного ученика восьмого класса одиннадцатой средней школы.

— Уезжаешь, Тошенька? — печально говорила Агаша. — Эй, как плохо! Следующий год приезжай снова.

Она варила в масле большие, похожие на ломти арбуза, пирожки с мясом, и Тошка невольно вспомнил те беляши, которые напекла ему в дорогу мама.

В путь тронулись на рассвете. Ветер медленно раздувал над горами зарю, как раздувают поутру озябшие путники потухший за ночь костер. Заря разгоралась нехотя, розовые угли восхода были подернуты серым пеплом облаков,

Все население Дуабабсты — Агаша с мужем, пять их белоголовых дочерей, Тумоша и даже высокомерные овчарки — вышло проводить отряд. Девочки долго махали вслед уходящим. Тошка оглядывался, видел Агашу. Сложив ладони рупором, она кричала:

— Тошен-ка-а-а! Счастливый пу-у-ть! Еще приезжай!..

И пять ее дочерей как по команде вскидывали вверх руки и начинали махать платочками, словно пытались помочь ветру побыстрее раздуть упрямую зарю. И тогда наконец покажется солнце и веселее станет на душе. У Тошки чего-то першило в горле, но он шел сзади всех и никто не заметил такой непозволительной для младшего коллектора слабости.

— Тоше-е-нка-а!..

Хабаджа сердито хмурился, ему явно не нравилось, что его дочь так громко кричит при гостях.

Шли весь день. После недавнего дождя тропу во многих местах сильно размыло, и приходилось то и дело останавливаться, развьючивать лошадь, осторожно переводить ее через опасные места.

Привал на ночь сделали у развалин древнего храма. Остатки его стен поднимались прямо из зарослей черники и лавровишни. Лучше всего сохранился высокий алтарь, сложенный из хорошо обтесанных, украшенных сложным орнаментом камней. На ступенях алтаря были рассыпаны монеты, лежали засохшие ломти сыра и кусочки цветной материи. Хабаджа, подойдя к алтарю, вынул из кармана горсть серебра и положил на заросшую колючей травой ступень три ровных столбика монет.

Он опустился на лежащий в траве обломок колонны и молча просидел на нем до самой темноты.

— По сыновьям Хабаджа тоскует, сыновей вспомнил. — Это сказал еще Агашин муж там, на Дуабабсте, в тот вечер, когда Ираклий Самсонович и Хабаджа вернулись на хутор. — Вы в пещере были, у того места, откуда Марухский перевал видно. Они на перевале воевали. Все три брата вместе… — Он долго молчал, словно вспоминал что-то. — Когда немцы совсем близко подошли к Кавказу, приехал к нам большой начальник. — Агашин муж выставил перед собой полусогнутые в локтях руки, чтобы показать, какой толстый был этот начальник. — Вместе с ним приехал старый Мадзар Аршба. Начальник сказал, что Кавказ — неприступная крепость и немец об нее сломает свои зубы. Аршба слушал его и был хмурый и ни разу не улыбался, хотя мы всегда его знали как веселого человека.

Потом пришла черная весть: немцы взяли Клухорский перевал. Легко взяли, как будто это был не высокогорный перевал, а перекресток улиц в городе, где уже нет мужчин и некому сопротивляться.

И тогда Аршба сказал: «Из слов мамалыги не сваришь. Нужно собрать пастухов, сформировать отряды. Они станут там, куда трудно забраться человеку, всю жизнь прожившему на равнине. Эти отряды помогут Красной Армии удержать фашистских горных стрелков, не пустить их дальше».

Это были правильные слова. Командование фронтом тоже так думало. Мы оставили отары овец на женщин и пошли на сборные пункты.

У Хабаджи было четыре сына. Все четыре пошли, никто не остался дома. Тумошу взяли в проводники ребята из истребительного отряда альпинистов. А три старших брата остались вместе. Они заняли оборону на вершине высокой скалы, которая, как одинокий воин, стояла у тропы, закрывая подступы к перевалу.