Бостонцы - [42]

Верена слушала всё это, и глаза её сияли.

– Олив, да вы сами просто великолепный оратор! – воскликнула она. – Будь ваша воля, вы бы легко заткнули меня за пояс.

Мисс Ченселлор печально покачала головой, и это движение выдавало то, что она польщена.

– Я могу говорить с вами. Но это ничего не доказывает. Любое бессловесное творение природы, даже камни на улице, обретут голос, чтобы говорить с вами. Я не способна на большее – я слишком стеснительная и сухая.

Эта молодая леди, поборов, наконец, бури и волны эмоций, вошла в тихую гавань доводов разума, и внезапно преобразилась. Её тон был исполнен мягкости и сочувствия, нежности и достоинства, мудрого спокойствия, которое очень ценили те, кто знал её достаточно хорошо, чтобы любить её, и которое всегда так поражало Верену своим благородством. Впрочем, она редко бывала такой на публике. Это были очень личные чувства мисс Ченселлор. Одно из них овладело ею сейчас, и она продолжила объяснять свою непоследовательность, которая так озадачила её подругу, всё с той же спокойной ясностью женщины, чья склонность к самоанализу была такой же острой, как и её суждения.

– Не считайте меня капризной, но я доверяю вам и без всяких обязательств. Я обязана вам, я обязана всем, и приношу извинения за мою грубость и жесткость в доме вашей матери. Это было сильнее меня – видеть этих молодых людей и опасность, которую они для вас представляли. Сама мысль об этом в тот момент приводила меня в ярость. Я всё ещё вижу, что вы в опасности, но я теперь вижу и другое. Я обрела душевное равновесие. Вы должны быть под защитой, Верена, вас нужно оберегать. Но эта защита не должна связывать вам руки. Она должна вырасти из обострения ваших собственных чувств, вашей восприимчивости, из вашего мировоззрения, из представлений о себе самой, из вашей уверенности, что ваша работа и ваша свобода превыше всего. И что свобода для нас с вами не в том, чтобы фанатично отказываться делать что-то, хотя вас часто будут просить о чём-нибудь другие, – но я никогда! – последние слова мисс Ченселлор произнесла с гордостью, почти с пафосом. – Не обещайте, не обещайте ничего! – продолжила она. – Мне всё равно, пообещаете вы или нет. Но не подведите меня, не подведите меня, или я умру!

Её манера оправдывать своё непостоянство была чисто женской. Она хотела убедить собеседницу, что презирает обязательства и в то же время была бы рада, если бы Верена наслаждалась свободой, которая так важна для неё, но только в строго отведённых рамках. Девушка полностью подчинялась её влиянию. У неё были интересы и увлечения, которые она держала при себе, и она вовсе не думала всё время о несчастьях женщин. Но тон Олив сработал подобно заклинанию, и она поняла, что есть что-то такое в знаниях её подруги и в её возвышенных взглядах, к чему её душа с готовностью тянется. Мисс Ченселлор была хорошо знакома с историей и философией, или, по крайней мере, казалась таковой Верене, которая чувствовала, что совокупность знаний в этих областях позволяет человеку управлять своей жизнью разумно. И она поддалась простому порыву угодить ей, как будто для неё не было ничего хуже, чем не угодить Олив. Недовольства, несогласия, разочарования Олив всегда были очень трагичными и поистине запоминающимися. Она бледнела, хотя, в отличие от большинства женщин, обычно не проливала слёз, – она могла плакать от злости, но не от боли, – но душа её как будто начинала спотыкаться, тяжело дыша и страдая от тяжкой неизлечимой раны. С другой стороны, её благодарность, её удовлетворение было нежным как западный ветерок. И редчайшим знаком расположения с её стороны было добровольно считать себя обязанной мужчине из благодарности. Она считала, что все мужчины в таком огромном долгу перед противоположным полом, что у каждой отдельной женщины есть неограниченный кредит по отношению к любому из них. Она просто неспособна израсходовать этот всеобщий женский вклад. Неожиданно сдержанная речь, убеждающая Верену не совершать ошибку и не вступать в брак, показалась девушке необычайно возвышенной, почти античной в своей мудрости, достойной Электры или Антигоны. Поэтому ей ещё сильнее захотелось чем-то отблагодарить Олив, несмотря на то, что та сказала, что не примет никаких обещаний.

– Я обещаю, во всяком случае, не выходить замуж ни за одного из мужчин, которые присутствовали тогда у нас, – сказала она. – Мне кажется именно этого вы и боялись.

– Пообещайте не выходить за того, кто вам не нравится, – сказала Олив. – И это будет лучше всего!

– Но мне нравятся мистер Бюррадж и мистер Грэйси.

– А мистер Маттиас Пардон? Одно имя чего стоит!

– Что ж, он может быть очень приятным. И он может рассказать всё, о чём пожелаешь.

– И даже то, о чём не пожелаешь! Ладно, если вам одинаково нравятся все, у меня нет никаких возражений. Но я буду настороженно относиться к любым вашим предпочтениям. Я не слишком переживаю, что вы выйдете за кого-то неприятного – привлекательный мужчина скорее будет опасным для вас.

– Приятно слышать, что вы признаёте, что они бывают привлекательными! – воскликнула Верена со звонким смехом, против которого мисс Ченселлор всё ещё не могла устоять. – Иногда мне кажется, что вам никогда ни один не нравился!