Босой - [21]

Приказчик Парис Кэруцэ, потомственный барский лакей, заносит наши имена в особую книгу. Другой приказчик, Опря Кэцуй Стрымбу, зверь, готовый разорвать крестьянина в клочья и сожрать живьем, достает из дрожек – невыпряженные лошади так и томятся в упряжке, вместо того чтобы пастись на лужайке, – проволочный намордник, подбрасывает его в своих лапищах, будто взвешивает, и вдруг рявкает, обнажая желтые зубы:

– Ну, кто первый хочет примерить это украшеньице?

– Ничего себе украшеньице, это же намордник…

– Для вас и такое сойдет, пожалуй, даже чересчур красиво.

Люди отступают.

– Ну так как же? Никто не хочет?

Приказчик стоит с намордником в руках и ждет…

Мы знаем, что такое намордник. Сами нацепляем его на волов, когда прореживаем кукурузу на барском поле, – иначе волы объедят верхушки стеблей. Мы надеваем на волов намордники и летом, в страдную пору запрягая их в косилку, – не дай бог, ухватят колосок барской пшеницы. А нынче вот барин припас намордники и для людей, чтоб не вздумалось им тайком отведать барского винограда.

Знаете, что такое намордник? Он вроде проволочной сетки на лицо. Дышать через намордник можно. Можно даже смочить водой губы. При нужде, если уже невмоготу глотать слюну, через намордник можно и сплюнуть, хотя слюна, скорее всего, застрянет в проволочной сетке. Тогда придется протолкнуть ее наружу кончиком языка, а потом стереть ладонью. Но зато уж, когда намордник напялен тебе на лицо, ни одной ягодки в рот не сунешь.

Возле колченогого барина, как из-под земли, вырастают бэнясские жандармы во главе с низеньким усатым пузаном-фельдфебелем. Раздается его зычный бас:

– Прибыли на сбор, господин Милиарезь… Поразвлечься. Жаль, что музыкантов не позвали…

В прежние времена, когда помещичий гнет не был таким тяжким, когда и у крестьян имелись собственные виноградники, на сбор винограда приходили цыгане-музыканты. Расположившись возле винограда, они играли на своих инструментах, угощались виноградом, пили сок. Накладывали гроздьев в торбы, чтобы принести домой цыганятам. А чего им ждать теперь? У колченогого барина даже пыли летом не выпросишь.

Разъяренный Опря Кэцуй Стрымбу орет:

– Эй! Шевелитесь, я не привык ждать с протянутой рукой…

И он отпускает крепкое ругательство. Крестьяне искоса поглядывают на барина, на приказчика, на жандармов.

Над виноградником, над просторами полей, над всеми нами занимается нежно-золотистое утро. Со станции доносится тонкий и протяжный гудок паровоза, и вот он сам, пыхтя, медленно трогается с места, таща за собой длинный хвост вагонов, груженных пшеницей: золото полей, плоды наших трудов, везут к Дунаю, чтобы оттуда водой переправить еще дальше, в чужие края.

А мы, голодные, раздетые и разутые, бедствуем по-прежнему.

Бам! Бом! Бум!

– Кто это умер?

– Это Кица! Мы из дому уходили – она уже при смерти была. С ней мама осталась…

Девочка опускает голову и вытирает слезы.

Бум! Бам! Бум! Бом! Бом!..

Поезд ползет уже по холму в сторону Турну. Вот он въезжает в ущелье. Дым от паровоза тянется за поездом, как черная змейка с растрепанным хвостом. Если бы подул ветер, дым рассеялся бы. Но ветер стих. Тает иней. Земля отсырела. Теперь она холодная и мокрая.

На виду у молчаливой толпы выходит одна старуха из Стэникуца, сгорбленная, высохшая, с крючковатым птичьим носом.

– Давай, сынок, нацепляй на меня свой намордник. Нацепляй, и чтоб гореть тебе в адском пламени. Гореть в геенне огненной во веки веков.

– А до тех пор еще поживем, бабка!

Лиха беда начало. Один за другим люди подходят к приказчику, и Опря Кэцуй Стрымбу напяливает на них намордники. Возле приказчика стоит с карабином за спиной начальник жандармского участка Жувете, желтое костистое лицо писаря Джикэ Стэнеску расплылось в улыбке. Он пытается нас задобрить:

– Судите сами, люди добрые, изо дня в день на винограднике будут работать четыреста-пятьсот человек.

– Больше, господин писарь, куда больше! – вмешивается приказчик.

– И ежели каждый клюнет ягодку тут, ягодку там – сами понимаете, какой это помещику убыток, нешуточное дело…

– Круглый год нас гоняют на барский виноградник, – говорит Тицэ Уйе. – На людях уж лохмотья не держатся, днем и ночью только о том и думаешь, как бы голод обмануть, а тебя на аркане волокут в барский виноградник – гни спину задаром… Рабам – и тем лучше жилось. Те хоть и не разгибались на работе, зато их хозяин кормил – всегда бросит кусок, голод утолить. А вы нас одними словами задобрить хотите…

– Да намордники напяливаете, ровно на скотину…

– Эй ты, Згэмыйе, все никак не угомонишься? Все водишь компанию с Тицэ Уйе, Оведение, Стынгачу? Добром говорю – выкинь дурь из головы, пока не поздно!

– А чего мне угомоняться, господин жандарм? Какую дурь выкидывать? Барин за целый день уборки посулил заплатить жалкие гроши – коли еще заплатит. Еду нам приносят из дому жены или сестры. Работай как вол, убирай барский виноград, а… потом что? Да еще и измываются. Намордники напяливают… Да кто же мы, люди или скот?

– Люди.

– Да нешто с людьми так обходятся?

– Барин намордник надел, эка беда! Носы, что ли, у вас отвалятся? Подумаешь, какие господа!.. Намордники им не по нраву! Будто у господина голодранца звезда во лбу горит! Господин голодранец, верно, царского роду. Да у всех помещиков в округе крестьяне виноград в намордниках собирают! И так испокон веку. И никто еще не перечил. – Рассвирепевший писарь покраснел как рак.