Боснийский ад - [25]

Он оглядел своих товарищей. Сидящий напротив Крис изучал при тусклом освещении книгу «Птицы Южной Европы». Он выглядел расслабленным, даже когда концентрировал внимание на какой-нибудь иллюстрации. Это было добрым знаком. Дохерти, хотя и знал этого парня меньше двух суток, уже почти полностью доверял ему. 

С Дамой все было иначе. Тот, закончив читать какой-то триллер о подлодках, слепо таращился в пространство. Выражение лица было безоблачным, как и у Криса, но это сходство, подумал Дохерти, лишь внешнее. Оба казались совершенно самодостаточными людьми  — что, впрочем, было присуще большинству сасовцев,  — но Дохерти чувствовал, что Крису такое состояние удается обрести почти без напряжения. Дама же проявлял искусство, уходя в себя, при этом будучи готовым к контакту с внешним миром. В его расслабленности все равно ощущалась какая-то тревога. 

А это не сулило группе ничего хорошего, впрочем, зависело все от самого Дамы, от того, как он сам управится с собой. 

Подобно любой приличной футбольной команде, группа сасовцев была не просто набором людей. И командиру такой группы важно верить в то, что такой коллектив  — нечто большее, чем просто сумма людей. Конечно, у него не было такой подготовки, как у какого-нибудь клинического психиатра, но он все же умел разбираться в людях. 

  — Долго еще, босс?  — спросил Клинок.

Дохерти посмотрел на часы.

  — Пилот сказал, что лететь пятьдесят с лишним минут, а мы в воздухе уже сорок одну. Но они скажут нам, когда пристегнуться. 

  — А что, эта штука, «Ке Сан», дело скверное?

  — Не хуже, чем взлет на космическом «шаттле», я бы сказал.

  — Господи, помилуй! Не хватало еще, чтобы мы рухнули в это чертово море.

Дохерти улыбнулся, вспомнив выражение безмятежности на лице Клинка, когда десять лет назад судно вытаскивало их из волн Атлантики. В той миссии лондонец большую часть времени проводил за выдумыванием различных шуток и приколов; лично Дохерти нравился такой его афоризм: «Время терпит старого дурака». Клинок и теперь казался полон всяких остроумных выдумок, только они почему-то становились все мрачнее. Может быть, от возраста, в лучшем понимании этого слова. Нет, остроумия он нисколько не потерял  — переход на испанский язык в ресторане был просто блестящей находкой... 

  — Ну-с, джентльмены, пора писать завещания,  — сказал пилот, появляясь между рядами клетей с продуктами.  — Все пристегнулись, как и подобает послушным мальчикам? Нам совершенно ни к чему, чтобы вы тут мотались внутри самолета и все пачкали кровью. Хорошо.  — Он повернулся.  — На земле будем через пять минут,  — бросил он через плечо.  — Так или иначе. 

  — Обожаю я этих гребаных летунов,  — проворчал Клинок.

  — Не удивляйтесь, если ощутите, как дно желудка прижимается к черепу,  — сказал им Дохерти, и едва слова эти сорвались с его уст, как действительность начала подтверждать их правоту. С выворачивающей кишки внезапностью самолет вдруг перестал лететь и начал падать, словно ему оторвали крылья или все четыре двигателя одновременно приказали долго жить. Через несколько секунд сасовцы ощутили легкость от наступающего чувства невесомости, а в головах, как описал бы Дохерти, «не хватало воздуху для дыхания». «Вот так в космосе летают»,  — подумал он. И в тот самый момент, когда тело уже приспособилось существовать без тяжести плоти, самолет взревел, как дикий осел, и Дохерти ощутил, что желудок опустился в пятки. В течение этих двух бесконечно длинных секунд он был на грани потери сознания. 

С сильным толчком колеса ударили о посадочную полосу. Несколько минут спустя «геркулес» помчался вперед со скоростью пули, так, во всяком случае, показалось сидящим внутри людям, и они уже ярко представляли себе груду искореженного металла вместо самолета. 

Снаружи послышался отдаленный громкий взрыв. Затем другой, много ближе.

Они посмотрели друг на друга.

  — Добро пожаловать в Боснию,  — сказал Клинок. 

Последующие две или три минуты, пока они находились в брюхе катящегося самолета, грохот артиллерийских разрывов заглушал звуки моторов. Сасовцы не могли выглянуть наружу, не могли определить, насколько близко падают снаряды, да и все равно ничего не могли поделать. 

  — У всех все о’кей?  — спросил Дохерти. Сам он ощущал себя так, словно его за шкирку поднял гигант и хорошенько встряхнул. 

Все сказали, что все хорошо.

Грохочущий «геркулес» остановился, и в проходе между клетей вынырнула голова пилота. 

  — Путешествие закончено,  — объявил он чуть ли не похоронным тоном.  — И у меня такое ощущение, парни, что вы не готовы помочь нам с выгрузкой этой прелести,  — сказал он, когда медленно начала открываться хвостовая аппарель. 

  — Извини, дела прежде всего,  — сказал Дохерти, всматриваясь в появляющуюся в поле зрения стену здания аэропорта. Земля казалась покрытой лишь легким слоем снега, но громоздящиеся по сторонам огромные сугробы свидетельствовали о прошедших снегопадах. Воздух был холодным и влажным. 

  — А это вход для прибывших иностранцев,  — насмешливо сказал летчик, указывая на одинокую красную дверь с надписью «Выхода нет» на английском языке.