Босиком в голове - [60]

Лаундрай выпучив глаза.

Оборачивается и машет рукой.

Чартерис сраженный наповал.

Выходит я прав!

Старому миру конец точнее старому Weltanschaunng[30]

конец это начало змея кусающая себя за хвост

церебральными несомый ветрами

я оказался на том берегу.

Лаундрай плачет

закрывает глаза

шатаясь несколько шагов в сторону

триумф видимого

Бормоча что-то совершенно бессвязное падает ему в ноги Слезы на глазах целует ноги целует снова и снова плачет поднимается и идет неверной походкой назад к мрачной своей крепости.

Анджелин скользя по мокрой глине на колени перед ним лежит на прибрежных камнях.

— О мой изгнанник любовь моя на грани мы с тобой любимый на тонкой острой грани.

— Анджелин, послушай — что все это может означать — либо я действительно ходил по водам либо мы свихнулись окончательно и занимаемся созерцанием собственных фантазмов.

— Да да любимый я давно хочу тебе это сказать ты совсем забыл об этой войне о ПХА-бомбах и о том что потом произошло со всеми нами мы ведь просто люди обычные люди любимый!

— Люди? А что с Сербией? Теперь никто ничего не знает наверняка. И что же? Плакать и скорбеть о Косово родном? Есть ведь и еще одна возможность — я могу ходить по водам и при этом быть безумным — верно?

— Мы уйдем отсюда, уйдем, я о тебе заботиться буду, милый. Если идти все время на юг, мы окажемся в Швейцарии — там воздух куда холодней и чище.

— Но кто я? Как мне понять? И потом — этот полицейский с Lungentorpedos может отвезти меня в свою столицу экскортировать чтобы я мог освободить их пробудить — теперь для этого достаточно и слова!

— Колин, это искушение, Колин! Неужели ты не видишь кого они боготворят?

— В приветственном жесте руку я подниму и сердца их затрепещут!

— Колин, перестань! Что с тобою, милый? Неужто ты ослеп?

— Я буду всюду — у всех на устах мое имя — Чартерис… Это касается только меня, женщина, — ты здесь ни при чем. Болен не я — больны они — я же исцеляю.

Он сел. Над рекою плыл туман кутавший их в дымчатую вуаль под землею же червем невидимым новое животное рыло тайный свой ход.

— Держись подальше от этих колесниц, Кол, прохлада Альп нас ждет — ты слышишь, Колин, — прохлада Альп!

Мне тоже есть что сказать пусть он не думает это все его давние амбиции — толпы марширующих фанатиков уж лучше быть последним идиотом это животное этот слизняк в белых одеждах как все это мерзко.

— Колин, все это кончится тем, что они тебя убьют!

— С чего ты взяла? Сколько раз тебе можно говорить — смотри шире!

— Я вижу больше чем ты думаешь! Люди всегда распинают своих спасителей — разве не так?

Плачет.

Чартерис. Смотрит удивленно.

— Лжехриста на крестах? Ты это имеешь в виду?

— Не хочу я больше об этом говорить, Колин, как ты не понимаешь… Мой отец — я тебе никогда о нем не говорила — был методистом и он считал, что люди распяли Спасителя потому, что их не было — было только их скопище. Ты понимаешь?

— Старого мира уже нет. Не осталось и камня на камне. Теперь все иначе.

Рассматривает дырявые свои башмаки.

Его коснувшись плеча она:

— Даже для лжехриста смерть остается смертью. Ты ведь не хочешь умирать — верно? Вспомни Брюссель.

Вой церебральных ветров. Маленькая темная фигурка. Сухая.

Бросил на нее недобрый взгляд. Поднялся пытаясь понять с какой стороны реки он находится. На швабской не на нейтральной. Под тугими стволами дерев холодно бросил ей:

— Пойди моя хорошая за дамбу — я хочу подумать.

Ты бьешься с собственною тенью закричала ему но тут же взяла себя в руки ты волен себя мучить это твое личное дело вот только мне с тобой не по пути. Почему мне все время приходится сдерживаться? Почему я не могу вести себя так, как мне хочется? К чему весь этот маскарад? Вся эта психомимикрия?

Параллельные вертикальные брусья вызывающие ощущение потусторонности при этом никто не понимает кто на какой стороне ловцы и ловитва неопределенность положения даже едят одно и то же.

Ритуалы братания решетка плоскостью соприкосновения. Кто-то снимает рубаху один другой на плечах и груди синева татуировок пронзенные стрелами сердца острые шипы роз плачущие красавицы негры тесаки с которых стекает кровь «мерседесы» непристойные словеса парусники с пиратскими флагами и прочее.

Глория изумленно вслух:

— Да это же схемы их разумов!

Длинноволосые поэты боксеры-инструменталисты вокалисты оккультный люд силлабо-тоники и миропроницатели фаллософы и битописатели теребенские и воровские все и всяческие.

Вновь и вновь заходила речь о Чартерисе. Ветер дул с его стороны, но Руби и компания встречали его с музыкой. Всех относило.

В поле зрения попал кружащий мертвый лист — сделал круг и вновь исчез во тьме непроницаемой (поле зрения всегда окружено тьмой непроницаемой). Явление его никого не взволновало — избитое возвратное движение…

К бесстражным стражам вдруг присоединились Лаундрай и верный Хорст Вексель тюремные коридоры наполнились криком:

— Heraus![31] Heraus! Вы что не слышали приказа?

Громоподобно радостную весть: Чартерис — Сын Бога и потому он возглавит поход на Франкфурт далее Бонн и Берлин повсюду утверждая новый порядок оттуда недалеко и до Москвы — что вы скажете на это? Не верится? Главное ничего не бояться у нас есть тайное оружие — это наци Водород 12 суперрепеллент и автовзвод.