Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [92]

Никогда тебе не писал о своих мечтах совместной жизни, чтобы не отчуждать тебя. Но мы по-прежнему не знаем друг друга, ибо никакая предельно искренняя переписка не вскроет глубин человеческого сердца. Не вмешиваюсь в твои дела и в работу, так как не вижу отсюда, не представляю до конца. А как служить тебе опорою из тюрьмы? Мужчина и в тюрьме должен оставаться мужчиною и служить опорою для матери и любимой.

Для начала я, как плотник, сам смастерю нам крепкие здоровые нары, чтобы не гнулись, не скрипели, прекрасную жесткую постель, новые столы и табуретки, может, раздобудем списанные шкафы и мебель. За свежим сосновым столом без всякой скатерти будем пировать с тобою консервами, порою даже стряпать сибирские пельмени — «ушки». Если ты, Алтан Гэрэл, почти до двадцати пяти лет бегала по стадионам, занималась всеми видами спорта, в том числе тянула женский марафон — 2 км — здоровье у тебя, как у степной кобылицы! прости за колоритное сравнение, но это так, выросла ты на молозиве овечьем, значит, можешь со мною наравне ходить в тайгу, собирать подножий корм, грибы, ягоды, будем сажать с тобою голубой картофель, рассыпчатый! а мать будет присылать сухофрукты для компота. Я придумаю способ, как сберечь тебя от комаров и мошкары, а зимою согрею от холода. Для закалки и разнообразия ты два-три года проживешь со мною в лесу, будешь длинными зимними вечерами вслух читать стихи и труды философов, а я, после работы каторжной, растянувшись на нарах и закрыв глаза, буду слушать всю эту мудрость и ежедневно биться над загадкою: КАК ЖИТЬ ДАЛЬШЕ? Может, это станет началом нашей совместной жизни, а дальше сама судьба поведет, подскажет… Ну, скажи честно, Алтан Гэрэл золотая, разве ты испугаешься лесной жизни в северной глуши? Ведь она не будет вечною, а мы молоды. Глядишь, на себе испытаешь романтику Севера не ради длинного рубля, а ради самой жизни в судьбы. А пока ты в Москве, жадно пользуйся всеми благами культуры, здесь же будешь ценнейшим специалистом: учителем, библиотекарем, журналистом, воспитателем… Но более всего ты смогла бы стать гениальным, уверен! — выдающимся адвокатом! Мне кажется, что не только преступникам, но всем простым смертным более всех нужны адвокаты…

К светлому Дню твоего рожденья дарю тебе твой собственный портрет. Он увеличен в натуральную величину и понравился всем, кто тебя видел в зоне и помнит. Я собственно «художничал» несколько месяцев на березовой доске, а теперь оцени саму себя через мои усилия… Целую тебя двадцать семь раз волшебно!

Письмо 50

Здравствуй, бесценная моя Алтанхан!

Сегодня 14 января, послезавтра День твоего рождения. Рад буду, если ты уже получила свой портрет, а сердцем и душою я всегда с тобою. Учусь отлично, только одну четверку получил по черчению от усталости, но исправлю на «5».

За полмесяца 1981 года я прочитал повести и рассказы Александра Фомича Вельтмана: «Эротида», «Ольга», «Иоланда», «Радой», «Карьера» и «Урсул»: «Любопытно мне знать твою жизнь».

«Зачем тебе знать? Знает про то бог. В его великой книге все записано… Сам я записал в нее и мое имя, и дела, и помышления, без допроса, без грозы и истязания… Придет время, Он скажет только: «На, читай — судись и казнись!..» Для меня пришло это время; и день, и ночь, и наяву, и во сне, все читаю я про себя и, со скрежетом зубов, подкладываю под себя огонь, вымещаю на душе и теле все дела воли моей. Сушу в костях мозг, кипячу кровь, вытягиваю жилы… О, зол человек! Он сам себе мститель!»

Приятная новость: сегодня отправили из нашей зоны десять человек в колонию поселения. Дай бог им вырваться затем на свободу. Эх! Завидую им белоснежной завистью, рад за всех, на прощание прочитал отрывок из «Урсула», горестно вздохнули.

Буду рад, если поедешь в Звенигород лечиться, не упускай это направление, собирайся шустро, как спортсменка, погуляешь в зимнем сосновом бору, подышишь, пожуешь хоть горькую канифоль вместо серы. Сразу же напишешь адрес санатория, буду тебе туда писать.

Из всего, что ты мне посылала, потерялась только одна книга, это стихи Гарсиа Лорки. Никогда не читал и не знаю цены этой потери, может, эта книга была лучшею, что ты отправляла и потому именно ее украли?

Получил от матери письмо. Два раза ей вызывали «скорую помощь», а болезнь свою скрывает. Труд у нее адский, работает без выходных и праздников, посадила она совхозное начальство на шею, и те никогда не дают ей подменную телятницу. Я иногда ей чуть-чуть помогал, эти взрослые крупные телята даже меня, буйвола, чуть не валили с ног, так они валят на пойло, руку сосут, кусают, могут пальцы оторвать. Телят с пяти утра до десяти вечера надо кормить, поить, ухаживать и только днем, когда их пасут, у матери бывает перерыв — приготовить себе обед, постираться. Я даже и подзабыл, пасут ли их летом? Может, ради привеса вообще перестали пасти, только и пичкают их комбикормами. Вот так матушка моя хочет заработать себе пенсию. Все старается для внучат, посылки Аленушке и Неллечке шлет к каждому празднику, пальтишки, платья, кофты, колготки, трусишки, ведь сейчас все одевают детей, словно на праздник! А баба Варвара с ног валится, инфаркты получает, жизни своей не жалеет, ишачит и ишачит ради нас. Совестно мне, но не отговоришь ее, писал и такое: «…учти, мать, доработаешься так, что найдут тебя павшею под копытами совхозных телят! А меня не отпустят проститься с тобою, ведь знаешь это…» Думаешь, помогло? Прочитает такое, улыбнется, даже обрадуется, что сын такую судьбу предсказывает ей, всем это перечитает, пойдет к соседям, покажет письмо, а после пойдет вкалывать пуще прежнего, с новою силою… А теперь мне пишет: «Боже мой! Мелешка, как ты можешь не рассчитывать на материнскую помощь на поселении? Здесь я заработаю пенсию и приеду к тебе на поселение подрабатывать и помогать». Вырастила такого Балду Разбалдуевича себе на гибель, чтобы горе мыкать на старости лет. Вина моя растет перед матерью, и нет мне прощения!