Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [91]

Алтан Гэрэл у нас питалась одними семечками тыквенными жарила и лузгала она кроме орехов ничего не любит насушила ей не знаешь чем она питается в Москве Мелентий ты уговори ее выучиться заново пусть она станет адвокатом с нею ни один преступник не пропадет а то какая у нее работа в общежитиях хотя я ничего не понимаю. Хочется мне всем детям угодить и внукам всем послать все чем богата тем и рада а положить не во что да сама еще слаба кое как письмо нацарапала куриными ножками перед глазами мазурики летают всего сразу не рассказать но как мне дождаться тебя сыночек родненький свет мой в окне еще тебе семь лет сидеть или восемь в крайнем случае пойду в Дом престарелых он работав! в Каховке сдаст туда совхоз и там всех принимают бесплатно а если суждено мне будет умереть не дождавшись тебя ты на мать не обижайся и помни мой наказ терпеть всё как и я виновная не уберегла тебя от преступления греха. Целую.

Ну да ладно. «Какова Устинья, такова у нее и ботвинья».

Я никого кроме себя не виню.

17 декабря 1980 года Мать твоя Варвара

Письмо 49

Здравствуй, мой бесценный друг и дар небес Алтан Гэрэл!

1 января 1981 года и я счастлив в каждый Новогодний день, сердце мое полно обновлением и ожиданием свободы. Знаешь ли, что грешник любит женщину глубже, чем невинные мужья, он любит всем раскаяньем и муками сердца, стремленьем к солнцу святости, хотя оно светит в иногалактике. Учуяла ли ты это инстинктом?

Вчера вечером замполит вызвал меня на беседу сердечную, человек он душевный и окрылил меня морально, обещал ускорить получение книжной бандероли. Таблетки мела, что ты положила в конверте, изъяты, лекарства высылаются только через санчасть, но не велика потеря.

О, какое сказочное супружество я вижу в мечтах после смертельного сожительства с Алисою! Снится мне женитьба. В изоляторе я не был и всеми своими силами буду стараться не попасть туда. Не дай бог!

В этом году буду получать одну-единственную газету «Комсомолку» и один-единственный журнал «Сельская молодежь» — и все. Ты в курсе моих финансов, на лицевой счет у меня в месяц поступает не более 5–6 рублей. Вот почему я так мало выписал прессы.

Спрашиваешь, холодно ли? Зима нынче теплая. А вот в Новогоднюю ночь 1979 года было — 59° мороза, в городе Печоре за одну ночь замерзло 16 человек, в том числе две женщины, как шли обнявшись, так их и нашли мертвыми. Мой кент перебегал из барака в барак и нос отморозил, мы долго смеялись над его носом, ведь самое главное — золотой болт цел, а нос зарастет, не носом детей стругать. Но ты не беспокойся за меня, уральца.

Правда, в детстве на Урале я один раз обморозил все лицо, ночью зимою шел пешком тринадцать километров. А уши, нос, щеки обмораживал много раз, аж веснушки сошли, вытекли с отмороженным мясом. Мне с пятого класса по восьмой приходилось каждую неделю ходить пешком по тридцать километров. В детстве я испытывал на себе и холод и голод. Однажды пришлось есть озимую проросшую пшеницу, ел эту зелень, и сейчас помню — сладковатая, полубезвкусная, без запаха. В тот же день с братом двоюродным нашли одну стылую картошку малую, разделили и съели и сразу в теле почувствовали прилив жизни. Странно, что в Новогодний день с горечью вспомнил эти полкартошки. Здесь все мы прехудые, выпирают копчики. Да и парная баня вымывает наши кости. Кости наши становятся ломкими, кровь гибнет и дохнет, едва свертывается, раны заживают долго, гноятся.

Был у нас книжный ларек, купил пачку тетрадей, две пачки конвертов, три бутылочки чернил, трехцветную ручку. Это Новогодний подарок самому себе, чтобы всласть писать тебе письмена.

Милая, чем объяснить мне тот ноябрьский перерыв в нашей переписке? Да ничего со мною не произошло, я здоров, в изоляторе не сидел, ей-же-ей! Это ты позволяла себе почти год беспрерывно проверять меня в прямом смысле слова, однажды даже обозвала меня «пустым парнем» только за то, что я от нервной перегрузки начал вновь курить, и дошла до крайности: «Не пиши больше!» У меня есть тоже какое-то достоинство, а может, и упрямство, к тому же я растерялся, испугался и молчал почти месяц, переживал, сомневался, «гнал»… хотя мы с тобою забурились и ввысь и вглубь. Как я тогда беспокоился и ждал писем от тебя! Не знал куда деваться, смастерил перекладину, две самодельные штанги по 35 и 60 кг, приобрел гантели и ежедневно на тощий желудок с впалыми глазами тренировался. Вот где было «О, горе мне!». Бывало, не выдерживал и писал тебе длинные прощальные письма, но рвал в клочья и бросал на ветер! Часто вспоминал, как ты заплакала, когда мы вдвоем сидели в кабинете замполита, а я, олух царя небесного, растерялся и не знал, как быть, что сделать, чем утешить, а ты заплакала еще пуще, думала, что я — железный. Я не видел женщину три с половиною года, одичал страшно, мог бы и с ума сойти от этого. Скажу более того, что я тогда украдкою собирал твои очески, по одной волосине, всюду их высматривал, счищал все твои плечи и клал в карман, воровал твои носовые платки, но ты не замечала, не до платочков тебе было. Волосы твои шелковые, такие сладостно-вольные, не ведавшие мук завивки и крашения, я храню и целую, к платочкам припадаю от тоски и страсти.