Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [12]

Сама она одевалась добротно и богато, но никогда не обращала внимания на то, как был одет ее муженек.

Будажаб постоянно носил темно-зеленую рубаху, сшитую не по росту, и широченные черные штаны, болтающиеся сзади кулем.

К довершению всего муж был склочником.

Всегда что-нибудь он нашептывал волостному начальству, а по грошовым мелочам ябедничал на Сэмбэр своему старшему брату богатею Чойробу.

Жена и брат ненавидели друг друга, и Будажаб выкладывал весь запас своего ума, чтобы они не ругались хоть на людях.

Богатей Чойроб ненавидел свою невестку вовсе не за обильные телеса, хотя за глаза называл ее не иначе как слонихою, — дело в том, что Сэмбэр вызывающе дерзко попрала вековечное раболепие жены в феодальной бурятской семье.

Летом Будажаб с сыном жил на зимнике, а Сэмбэр занималась хозяйством на выгоне скота.

Здесь Сэмбэр пила молочный самогон с мужчинами и вела вольный вдовий образ жизни.

Кстати, Сэмбэр была на девятнадцать лет моложе своего мужа.

Если жена не любит мужа, то вряд ли простит ему такую разницу в возрасте.

В селе все боялись Сэмбэр, и никто не осмеливался в глаза попрекнуть ее вдовьим образом жизни при живом супруге под пупком.

И когда пьяный Будажаб, плача навзрыд, все же обвинял ее в распутстве, Сэмбэр брала его за шиворот, как щенка, водворяла в дровяной сарай и замыкала там огромным амбарным замком.

По словам супруги, «шавка-гавка» собачился, как мог: лаял, визжал и раскидывал по сараю дрова, которые ему же на следующий день приходилось складывать.

На Сэмбэр шум и гавканье мужа действовали как комариный укус на слона, и она выпускала своего пленника лишь утром, выходя доить коров.

— Такого бесчестья, такого унижения достоинства бурятского мужчины свет не видел до Сэмбэр! Но у нее, как у ханши, были свои законы, с которыми людям приходилось считаться, — говорил дед.

Но недолго Сэмбэр перебирала храбрецов.

Она полюбила родственника мужа — молодого Жаргала Дармаева. Круглый сирота, он батрачил у них с детства и был на особом положении среди родственников Будажаба.

Когда Жаргал был еще мальчиком, Сэмбэр относилась к нему с материнскою нежностью и ласкою, кормила и одевала его наравне с родным сыном.

И когда Будажаб ревновал Жаргала к Жамбалу, Сэмбэр укоряла мужа:

— Кто же тогда о бедном сироте позаботится, если не мы с тобою?! Да и Жамбалу нашему он как старший брат родной!..

И когда Жаргал вырос и возмужал, его нельзя было не полюбить: сильный, смелый, мастер на все руки, любое дело у него спорилось и горело в руках.

Не только умелым парнем вырос Жаргал Дармаев — бог не обидел его ни умом, ни голосом, речь у него лилась рекою, любил он шутки и прибаутки, ночами мог рассказывать народные сказки.

Все это щемило большое сердце немногословной Сэмбэр, она частенько забывала о делах по хозяйству, слушала волшебные сказки да складные речи своего воспитанника, и при этом ее сытое, счастливое лицо с тройным подбородком полыхало гордою и обжигающею улыбкою.

Однажды в честь большого праздника Сэмбэр и Будажаб созвали такое множество гостей, что они не уместились в юрте, и по воле хозяйки бедняки и батраки угощались на улице.

Жаргал Дармаев был посажен в юрте, среди почетных гостей, за верхний стол, как Григорий Орлов возле Екатерины Второй.

Когда все изрядно захмелели, богатей Чойроб не выдержал нарушения чинопорядка за столом и громко обратился к Жаргалу:

— Племянничку тоже наследства захотелось?! А? Наступило жаркое молчание.

Тогда, ободренный произведенным эффектом, Чойроб повернулся к невестке:

— Сэмбэр, может, тебе еще нужны молодые крепкие силы? Ведь все знают, что удалых баторов ты ценишь выше бурханов!

Наступило грозное молчание.

— Может, у самого дядюшки рыльце в пуху да усы в сметане?! — выпалил смущенный и разгоряченный Жаргал Дармаев.

— Хе-хе-хе! Усы в сметане! — раздался пьяный смех.

Не успели гости опомниться, кто же осмелился надсмеяться над богатеем Чойробом, как побагровевшая от ярости Сэмбэр молча встала со своего места и правою каменною рукою схватила деверя за шиворот.

Батраки, пировавшие на улице, а среди них находился и мой дед, увидели, как рывком распахнулась дверь юрты, оттуда кубарем вылетел богатей Чойроб да покатился по земле, вздымая шелками тяжелую пыль.

— Цк-цк-цк! — жалели бедняки его царственный наряд.

Говорили, будто Чойроб подал жалобу на дракониху в волостную администрацию.

Приехал один чиновник, поглазел-поглазел на Сэмбэр, обошел ее со всех сторон и с глуповатою улыбкою спросил:

— А не хотите ли, сударыня, в цирке бороться с медведем?

— Зачем с медведем? Он в лесу! — Сэмбэр свирепо взглянула на него.

— Что вы, что вы, сударыня! В цирке большие деньги платят, — только и успел пролепетать чиновник, поспешно пятясь задом к двери.

Такова была Сэмбэр, никого никогда не боялась: ни власти, ни знати, ни самого далай-ламы с его загробным раем и адом, и тем более людской молвы, что прихотливее морской пены, уходящей в песок.

Единственное на свете, чего страшилась женщина, — это потерять любовь молодого Жаргала Дармаева.

Когда умер ее старый муженек Будажаб, ровно через сорок девять дней (а это срок, за который душа умершего отыскивает и находит приют для своего нового облика в одном из трех миров), Сэмбэр вышла замуж за Жаргала.