Босая в зеркале. Помилуйте посмертно! - [108]

Эх! Построились мы во всем лучшем друг против друга во всем ослепительном блеске тюремного хит-парада.

Аж псы сидят в строю, высунули жополижущие языки, отдыхает псарня от горлодерного лая.

Сняли мы лагерные короны — свои драные ушанки-требуху, чтобы бритоголово встретить священный взрыв и полет в тартарары всех подлых тюрем человечества, сгнивших на корню.

И отыщу, разыщу на том свете свою тварюгу, нет, руки я не подыму, лишь посмеюсь вдоволь, как мертвецы смеются над мертвецами в лютой вечности, в аду:

— Здравствуй, Алиска, здравствуй, киска! Как ты тут вечность прогуливаешь? Господи, на что я позарился, за что убивал?! — и со всею силою плюну в полыхающие свечи— в очи тощей тени, и вылетит пуля тюремного гноя, сердце мое очистится для вечности, наконец-то будет мирно биться.

Жду не дождусь этой счастливой смерти для всех. Зря погибнут только псы, собаки. Вроде у них не было грехов? В лапах стражи служили, двойною цепью обвенчаны за помойные косточки. Пусть псы, собаки после слепого рабства попадут в рай, где нет смертельного звона людских цепей и кандалов, что сверлят уши и перетерли горло!

Ох, как разрывно-сладостно трепещут наши сердца в ожидании священной участи конца всемирного мрака тюрем.

Боже! Началось! Летит на зону железный метеорит, воет сирена, скулят волки.

Все взлетает и летит в тартарары, горит солнцем, горят на мне последние марлевые подштанники, я гоняюсь за твоими письмами — не поймать мне ни одного!

Журавлиным клином улетают твои письма в неведомую высь, никому не достались!

Затем сижу один обгорелый, голый, укрытый пеплом на дне вечной катакомбы. Один-единственный на земле выжил я из зэков в безвылазной яме.

На мне с корнями вырваны все меченые бородавки, из дыр неостановимо течет моя разжиженная водицею кровь.

Рыдаю, вопию во всю глотку, во весь живот, взываю от имени всех честных зэков к гуманной мудрости Вселенских миров из адовой пропасти, из дна которой мне не выбраться никогда:

— Да помилуйте всех погибших посмертно!

Помилуйте нас, грешников, посмертно!!!

От имени зэков взываю из бездны напрасно.

И взошла опять Радуга в подвале.

И вина моя восьмою, черною дугою

Влилась навеки в радугу над миром.

Как молитву шепчу, заклинаю:

— Помилуйте посмертно!

Чует сердце — сбудется мечта — помилуют посмертно.

Но как обрыдла мне тюрьма со всем белым светом!

Готов вырвать сердце из груди и живьем поднести на ладони высшему небесному правосудию:

— Ешьте с кровью!!! Успокойтесь, всем оно достанется…

О, сколько раз во сне я был расстрелян за жизнь Алисы Васильчук?!

Я — вечный виновник до конца своих дней…

Мелентий Мелека

И только 15 января 1987 года в «Литературной газете» впервые появилось письмо с комментарием

«ПОШЕЛ НА ВТОРОЙ СРОК»

Мне, человеку, неоднократно судимому, хочется поделиться своими мыслями о системе исправительно-трудовых колоний (НТК) МВД. Я уже предпринимал несколько попыток узнать, настало ли время писать о том, как обстоят дела в местах заключения, но мне не удалось это выяснить.

Вы, наверное, знаете, что есть колонии, зоны, как у нас говорят, где отбывают наказание неоднократно судимые. Так вот, количество людей, неоднократно судимых, на мой взгляд, гораздо больше, чем осужденных в первый раз. Трудно, конечно же, найти причины (общие), отчего люди попадают за решетку два, три и более раз, но некоторые обстоятельства наводят на размышления весьма безрадостные.

Попав за решетку в первый раз, я услышал: «Ну теперь пойдет и второй, и…,» Людям, говорящим это, не поверил. В зоне услышал подобные «пожелания» уже от «знающих» жизнь работников администрации. Для них настолько естественно то, что «зеки» сидят, потом гуляют, потом опять сидят, что «завязавший» вызывает у них интерес — как это ему удалось? Да и действительно, столько трудов прилагается для того, чтобы он забыл о нормальной жизни, а тут — живет! Значит, в чем-то крупно повезло. О том же, что, возможно, в заключении человек сделал определенные выводы, а тем более что ему помогли разобраться, встать на истинный путь, речи не идет. Если же человек попал опять в заключение, то тут все ясно: запил, на работу не устроился, нет прописки, надзор, — короче, совладать со всем сразу не смог, не научен.

В приговоре в таких случаях значится: «на путь исправления не встал» — отягчающее вину обстоятельство. И когда подсудимый старается объяснить, что пытался, хотел, но не получилось, не поддержали его, то это воспринимается как попытка добиться смягчения приговора и во внимание принимается крайне редко.

Все это пишу о тех, кто когда-то попал на скамью подсудимых за не слишком значительные преступления по молодости, глупости, незнанию и самообману — «авось проскочит». Попав в милицию, затем под суд, не сформировавшись еще в преступника, по какой-то сложившейся системе «новички» оказываются в разряде людей, которым будто бы верят, но только не всерьез, а выводы делают по стереотипу. Характеристика их, как правило, не дает полного, верного представления, а в судах нет времени как следует разобраться, покопаться, что за человек за барьером. Подсудимый это чувствует. Это первый моральный удар, после которого трудно психологически восстановиться. Затем заключение там — формальное «перевоспитание» на словах, фактически же — продолжение начатого процесса, постоянно ощущаешь какую-то настороженность, подозрительность, неверие ни в себя, ни в окружающих. Так называемая политико-воспитательная работа носит просто убогий характер. Она во всеуслышание признается неудовлетворительной, но не больше. Объясняется это элементарной неподготовленностью кадров, бесконтрольностью и пренебрежением к той функции, которая должна быть главной в этих учреждениях, — исправление.