Борщевик. Без пощады, без жалости - [28]

— Да, мам, нормально, — кричит в телефон другая. — Вот девочку тут с нами положили. Только после операции.

Надо же, даже у такой бабульки есть мама. Мне тоже сейчас мама очень нужна. На тумбочке лежит мой мобильник, превозмогая боль, дотягиваюсь — пять пропущенных маминых вызовов.

— Ты куда пропала? Звоню, звоню… — слышу дорогой сердцу голос в трубке.

— Да я…не слышала, — охрипшим, не своим голосом отвечаю я.

— Спишь что — ли? Приеду через две недели, уже билеты взяла! — радостно кричит она.

— Ура! — стараюсь говорить бодро.

— А ты как?

— Я в больнице.

— Что? Плохо слышно. Тут я решаю не расстраивать маму. Зачем? Будет волноваться, побежит сдавать билеты, брать новые, чтобы скорее приехать.

— Отлично все, — собравшись с силами, кричу я. — Соскучилась. Очень жду. Мамочка приедет, мамочка… Что ж так больно-то?! Медсестра делает мне укол, боль медленно уходит. Засыпаю.

* * *

Шум голосов. Открываю глаза. Надо мной стоит врач с мохнатыми бровями, крупным носом и звучным голосом.

— Малявина Милена Александровна, — читает он нараспев надпись на истории болезни.

— Как самочувствие?

— Так себе, — стараясь улыбнуться, отвечаю я.

Самое большое неудобство я испытываю из-за невозможности самостоятельно ходить в туалет. Врач пальпирует живот, осматривает шов.

— Ну, что я могу сказать, — наконец произносит он, — Вам очень, очень повезло: ранение не глубокое, жизненно-важные органы не задеты. Но, к сожалению, хоть и незначительно, поврежден кишечник — ободочная кишка.

Врач делает паузу, затем добавляет:

— Серьезная кровопотеря. Но жить будете! — он улыбается. Доктор дает многочисленные указания медсестре.

— Обезбольте, — кивает он в мою сторону. Я получаю долгожданный анальгетик и снова погружаюсь в сон.

* * *

Первое, что я вижу, когда открываю глаза — цветы на тумбочке: прекрасные орхидеи, выращенные в закрытых лабораториях гидропонным методом (на губке, пропитанной необходимыми минеральными и органическими веществами). Сейчас растения выращивают только так. От земли отказались из-за угрозы попадания семян борщевика. Цветы стоят дорого и их трудно достать. Кто принес? Тут у кровати возникает Андрей.

— Врач сказал, что есть тебе пока нельзя, вот я и решил — цветы для поднятия боевого духа, — он старается, чтобы голос звучал жизнеутверждающе, но глаза наполнены жалостью. Я, наверно, жутко выгляжу.

Андрей стесняется показать свои эмоции, я стесняюсь своего внешнего вида.

— Как же ты умудряешься все время влипать в истории? — он берет меня за руку, и неловкость сразу исчезает.

Андрей рассказывает, что моя новая незадачливая напарница довольно долго ждала на крыльце того злополучного дома. Потом все же решила поторопить меня, но уже в прихожей увидела безумную старуху с ножом в руке. Девушка выбежала и позвала подкрепление. Нескольким крепким парням пришлось изрядно попотеть, чтобы обезвредить бабушку. С энергией и ловкостью, присущей сумасшедшим она носилась по всему дому, пряталась и оказывала ожесточенное сопротивление. В конце концов, ее скрутили и отправили в больницу для душевнобольных.

— А кот? — спрашиваю я.

— Какой кот? Про кота я ничего не знаю.

— Там был кот, наверное, он погибнет от голода. Жалко.

— Ну, если тебя это так сильно беспокоит, я, конечно, могу съездить…

Приходит медсестра и начинает устанавливать мне новую капельницу. Андрей смотрит на часы, желает мне поправляться и уходит.

— Это что, твой муж? — спрашивает любительница кроссвордов.

— Нет, с работы.

— А так смотрит…!

Глава 2. Нетелефонный разговор

Маневрируя между утками с мочой, которые мои соседки пенсионерки по какой-то непостижимой причине выставляют на табуретки, подхожу к окну.

Вид открывается на заросший борщевиком садик. Дождь. Деревья уже пестрят желтыми и красными листьями. Мутировавшие монстры тоже желтеют. Стекающие по зонтам и широким листьям струи воды делают ряды борщевика похожими на армию инопланетян.

Врач сказал, что нужно расхаживаться. Сначала дико боялась, что швы разойдутся, внутренности вывалятся, а я скоропостижно умру от внутреннего кровотечения и болевого шока. Теперь уже не страшно, только жуткая слабость. Удивительно, как быстро восстанавливается человеческий организм — неделя и я на ногах.

Выхожу в коридор. Вдоль стен на кроватях и на каталках больные. Те, кому не хватило места в палатах. Некоторые с ожогами борщевика, другие с колото-резаными и огнестрелами — результат столкновения с мародерами и озверевшими беженцами. Туда — сюда проносится медперсонал, тащатся больные. Люди стонут, кричат, в конце коридора плачет женщина. Пожилой усатый доктор ругает молоденькую медсестру.

— Как Вы отпустили ее одну в туалет с капельницей?! А если б она упала? — кричит он. — Под суд захотела?! Медсестра оправдывается сквозь слезы:

— Да их столько! Мы ничего не успеваем! Как за всеми-то уследить?

Я прохожу мимо молодого человека на носилках, у которого ноги полностью забинтованы. Он то ли под наркозом, то ли бредит. Голова мечется по подушке. Бедняга стонет и зовет маму. Сердце сжимается. Подхожу к нему и глажу по руке. Парень затихает.

Бабки в палате сказали, что если б «этот твой с работы» не договорился, я бы тоже лежала в коридоре. Андрей приходит каждый день, громко и весело здоровается, так, что даже у старушек в глазах загорается озорной блеск. И каждый день приносит мне вкуснейший бульон и гренки. Даже не знаю, где он все это достает.