Бородинское пробуждение - [44]

– Слышь, Анисим, а чего такое звезды, как соображаешь?

– Звезды?.. То окошки небесные, смотрят оттедова к нам.

– Кто смотрит?

– Мобудь, ангелы али еще какие созданья.

– А я так разумею, что это разбилось чего наверху, осколочки серебряные летают.

– Да чего разбилось, голова? Нешто горшки там глиняные?

– А ты кометю зимой видал?

– Как же, видал. Важная штука.

– Видал, какой ейный хвост? Это метла небесная, летит, подметает. Чего же ей тогда подметать, как не осколочки?

– Осколочки! Эх, голова. Да рази горшки там глиняные? Небо, она стучи по ней топором, не бьется, потому – всегдашняя вещь!

Помолчали.

– Бабье лето кончается, братцы.

– Завтра овес косить, Наталья-овсяница…

– А тут овес хороший. Кабы не стоптали, добрый тут овес.

– Слышь, Анисим, а все ж ты про звезды скажи. Чего они душу терзают? Влекут куда-то, чегой-то шепчут?

– Эх, голова! Кабы я знал… Говорю, то глазы небесные.

– Страсть как горят – насквозь прожигают.

– Жалеют тебя, дурачка. Небось завтра без головы останешься. С женкой-то попрощался?

– Как, тоись? Я пять годов дома не был.

– Ну, про себя? Про себя-то сказал ей, прости-прощай, женка, ясная голубушка. Больше не свидимся, живи-поживай, мужа помни.

– А… Это поспею. Как душа отлетать станет, так и скажу.

– Да… – вздохнул кто-то. – Баба вроде и никудышная вещь, а прямо в сердце стоить, куды от ей денешься…

– Никудышная! На бабе свет держится…

Завтра битва. Я лежал, и не мысли, а вереница обрывочных воспоминаний текла в глубине сознания. Сменялись лица, прошлое мешалось с настоящим, проблескивало будущее, и все вертелось, говорило, мелькало…

Я вспомнил ночь на той же даче, где впервые увидел Наташу. Только было это через год. Куда-то разъехалась, разошлась компания, мы остались одни. Догорел последний свечной огарок, осенняя темнота подступила к окну.

Она лежала, завернувшись в одеяло. Я сидел на краешке топчана. Что-то взвизгнуло и ухнуло в дальнем лесу. Она спросила:

– Ты никогда не боишься?

– Бывает, – ответил я тоном бесстрашного человека.

– Например, если в темном лесу?

– В лесу не боюсь.

– Ты был в лесу ночью?

– Несколько раз.

– И не боялся?

– Кого бояться в темноте? Никто тебя не видит. Если часто ходить, просто привыкнешь.

– Я бы никогда не привыкла. Я даже по темной улице не могу идти.

– Это пустые страхи, – сказал я небрежно.

– А с тобой не боюсь. Я даже могу пойти в лес, если хочешь.

– Зачем?

– Просто пойти туда ночью. Чтобы рядом был ты и я не боялась. Мне кажется, я не испугаюсь нисколько.

– Я покурю.

– Только приходи быстрей, а то здесь темно.

Я вышел и сел на крыльцо. Смутная луна оставила тень на серой траве. Я представил, как она спрятала подбородок в теплое одеяло, согнулась уголком. Небо огромно и пусто. Звезды едва проступают невзрачной беловатой мошкарой. Чернеют силуэты сосен. Я ждал, что залает собака, но темнота молчала. Я снова представил ее спящей и ночную пустыню вокруг. Только обломок луны. Я поежился, сделал две затяжки, но холод не проходил. Я смял сигарету и быстро пошел в дом. Почудилось, что кто-то смотрит мне в спину, кто-то ждет за кустами. Я рывком закрыл за собой дверь.

Она уже засыпала. Я сел на кровать, хотел что-то сказать ей, но только погладил волосы. Она придвинулась ближе, уткнулась головой в мое колено…

Теперь я лежал и смотрел на звезды. Они были те же, что в первую ночь на бородинской земле. Те же, что в ту ночь на даче. И это говорило о единстве всего, и прошлого и настоящего. Я снова искал свой огонек среди тысяч, усеявших небо. Быть может, тот, розоватый и слабый? Или другой, ледяная крупинка? А может быть, тот, пронзительный, как игла, или мягкий, цветочно округлый? Горели зеленоватые, голубые, с лимонным, сиреневым, палевымлюбым оттенком, но все одинаково зеркальные, то ясные, как бы протертые, то притуманенные дыханием пространства.

Они над временем, эти блестящие колышки жизни. Мы прикованы к ним глазами, сердцами. Сколько глаз устремлено сейчас в небо? Где-то рядом со мной не спят прапорщики Пестель и Муравьев-Апостол. Не спят поэты Жуковский и Чаадаев, они тоже здесь, в Бородино. Не спит Кутузов, не спят солдаты и генералы. И, может быть, именно в эту минуту поручик Огарев пишет в записную книжку слова, которые я прочел еще в дни жаркого московского лета: «Сердца наши чисты. Солдаты надели чистые рубашки. Все тихо. Мы долго смотрим на небо, где горят светлые огни – звезды…»

Сердца наши чисты… Горят звезды. Великое таинство Бородинского боя уже готовится к свершению, и начинается оно в наших сердцах.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Вам не видать таких сражений!

М. Лермонтов

1

Утром еще до света я услышал, как поднимаются полки. Костер наш погас, только слабо дымил. Я продрог: ночь была мокрой, холодной.

Белесый неровный туман качался над биваком. Фигуры солдат сновали, как тени. Негромкий разговор, топот, всхрапы коней. Потянуло запахом каши от большого костра. Негромко бряцало оружие. Я попытался сделать что-то вроде зарядки.

– Примерз, ваше благородие? – спросил кто-то ласково. – Ишь размахался, как крыльями…

Другие засмеялись. Говорили между собой мягко, вполголоса. По всему полю шел сдержанный многоликий ропот. Даже перекличка велась негромко. Раздавали сухари и чай.