Борода и философия - [12]

Хотя Франциск I и его двор холили свои Бороды, канцлер Антуан Дюпра советовал взимать налог на Бороды с духовенства, обещая королю большие доходы. Епископы и богатое духовенство заплатили налог и спасли свои Бороды; но бедные священники не были столь удачливы. В следующее царствование духовенство решается отомстить: когда Дюпра (сын канцлера) победоносно возвращался с Тридентского собора, чтобы завладеть Клермонской епархией, декан и каноники закрыли медные врата алтаря, за которыми они стояли, «вооруженные» ножницами и бритвой, мылом и тазиком, указывая на статуты de radendis barbis. Несмотря на все возражения, они отказывались ввести его в сан, пока тот не пожертвует своей Бородой, самой красивой в те времена. Ему было сказано удалиться в свой замок, и он умер в досаде.

В то же царствование Жан де Мориллер встретил подобные возражения со стороны орлеанского капитула; но этот хитрец представил письмо от короля, объявляющее, что уставами в сем случае следует пренебречь, т. к. его величество намеревался использовать его в странах, где тот не мог появиться без Бороды.

При дворе Карла V – соперника Франциска I, – облекавшего свой подбородок покровом, подобающим королю, жил Джон Майо, его художник, очень высокий человек, но с Бородой столь длинной, что мог на ней стоять; этот предмет своей гордости он подбирал, крепя лентами к петлице. Иной раз Майо по приказу императора отвязывал за столом эту массу волос; двери и окна отворяли настежь, и император искренне наслаждался зрелищем, как она веет в лица гримасничающих придворных. Другая знаменитая Борода Германии, принадлежавшая купцу из Браунау в Баварии, была столь длинной, что маралась бы об землю, если бы гордый владелец не заключил ее в красивый бархатный мешок²⁶.

Многообещающий Эдуард VI умер прежде, чем его Борода выросла; у мужа его сестры Марии была Борода в настоящей испанской манере.

Во времена Доброй королевы Бесс, когда «степенный лорд-канцлер²⁷ вел в танце, и печать, и булава шли пред ним»[33], она, не будучи ханжой и питая истую королевскую приязнь ко всему мужественному и привлекательному, окружала себя людьми, сочетавшими самую педантичную учтивость с самым предприимчивым духом; и Борода, как следовало ожидать, росла и пышно расцветала. Потому нас не удивляют поразительные достижения подданных Елизаветы I во брани, в искусствах, в литературе, благодаря коим ее царствование сделалось эрой, на которую мы оглядываемся с патриотической гордостью и из которой наши лучшие писатели все еще почерпают, как из кладезя с глубоким неиссякающим струеньем²⁸.

На стенах лекционного зала были выставлены слабые образы некоторых голов этой эпохи – таких, как мудрый Берли[34]; любитель приключений Рэли; безрассудный, но отважный Эссекс; Ноттингем, лорд-адмирал, рассеявший армаду; Грешем, «король купцов», находивший, что Борода делу не помеха; и поэт поэтов, и древних и современных, Шекспир.

Как и следовало ожидать, драматическая литература того времени полна намеков на эту черту, которую все еще чтят и которой восхищаются. Король Лир не находит, как трогательнее выплеснуть оскорбленное величие, обращаясь к своей подлой дочери Гонерилье, чем в словах:

Тебе не стыдно бороды моей?[35]

Когда Регана оскорбляет верного Глостера, тот восклицает:

Боги, боги, старику

Рвать бороду![36]

В более издевательском тоне Шекспир заставляет Крессиду сказать о подбородке Троила:

Бедный подбородок! Любая бородавка богаче его![37]

И Розалинда говорит Орландо:

…нерасчесанная борода, чего у вас нет (впрочем, это я вам прощаю, потому что вообще бороды у вас столько, сколько доходов у младшего брата)[38].

Далее у нас есть такие характеристики Бород, как черная, белая, соломенная, оранжево-пламенная, натурально-пурпурная и ярко-желтая[39]. Солдат, обросший бородой, как леопард[40]; судья с бородой, остриженной по форме[41]; голодная борода пономаря[42] и «борода, подстриженная на манер генеральской»[43]; и вот этот отрывок (простите мне это цитирование) – если только произвести очевидное исправление, естественным образом ускользнувшее от взгляда безбородых комментаторов. Если вместо ребяческого кончетти «лестницы песка» читать «слои песка», мы восстановим не только красоту метафоры, но и буквальную истину: ибо что обманчивей, чем слой песка, – а Борода есть «слой волос».

Нет явного порока, что б не принял

Личину добродетели наружно.

А сколько трусов, чьи сердца неверны,

Как лестница песчаная, имеют

На подбородках бороды такие,

Как Геркулес или суровый Марс, –

А вскрой их печень – молока белей,

Но на лице знак мужества являют,

Чтоб страх вселять[44]²⁹.

Остроумный Роберт Грин опубликовал в 1592 г. интересный диалог³⁰, позволяющий нам заглянуть к брадобрею елизаветинских времен. В нем Хлопковые Бриджи жалуются на внимание брадобрея к Бархатным Бриджам в таких словах:

Стоит только причесать ему голову – ради чего приходится орудовать расческой и щеткой по два часа кряду; стоит только помыть его, причем по меньшей мере с камфарным шариком, как ты спускаешься до его Бороды и спрашиваешь, хочет ли он, чтобы ее побрили или нет? Хочет ли он, чтобы край Бороды оставили коротким и острым, как у очаровательного любовника, или широким, как лопата, или «а-ля террибль», как у воина или солдата? Подстричь ли ему бакенбарды покороче, как можжевеловый куст, или удалить их вовсе с помощью бритвы? Не желает ли господин, чтоб мы подстригли ему усы или закрутили их вверх до ушей, как виноградные лозы, или обрезали до самой губы на итальянский манер, так, что он станет похож на профиль младенца с какой-нибудь надгробной доски. Такими словами г-н брадобрей приветствует г-на Бархатные Бриджи, при каждом слове щелкая ножницами и раболепно наклоняясь. Когда же к тебе приходит бедняга в Хлопковых Бриджах, ты стрижешь ему Бороду как бог на душу положит или из презрения спрашиваешь, не подстричь ли его, как Христа, т. е. кругом, как головка голландского сыра, смеясь одновременно и над Христом, и над ним