Борька, я и невидимка - [17]

—  Откуда вы знаете?! Вам Милка Орловская сказала! — возмутился Костя.

—  Нет, не Орловская. Ты лучше объясни, что это за северное сияние.

—  А я и сам не знаю, — сказал Костя. — Мне папа писал, что оно очень красивое. А раз папе нравится, мне бы тоже понравилось. А раз я знаю, что понравилось бы, то это все равно, что уже нравится. Вот я и сказал. Верно, Владимир Иванович?

Учитель кивнул, и Костя вдруг подумал, что с Владимиром Ивановичем все-таки дружить лучше, чем ссориться. И еще Костя понял, что Владимир Иванович не рассердится, если его спросить о чем хочешь. А если можно спросить, то молчать будет кто угодно, только не Костя.

—  Владимир Иванович, а правда, что есть планета, на которой люди сделаны из керосина?

—  Возможно, — согласился Владимир Иванович.

—  А из кефира люди бывают?

—  Видишь ли… — Владимир Иванович задумался. — Как бы тебе объяснить?.. Допустим так: в лесу родилась елочка…

—  Что? — Костя вытаращил глаза. — Какая елочка?

—  Спасибо, я уже пообедал, — вежливо сказал Владимир Иванович и, подхватив папку, вышел из класса.

Костя немножко постоял с открытым ртом, потом выбежал в коридор. Владимир Иванович был уже далеко, почти у самой учительской, возле которой его поджидал Дутов, чтобы еще раз извиниться.

Про лыжи

В воскресенье мне здорово хотелось спать. У меня всегда так: если не нужно, просыпаюсь хоть в пять часов, а если нужно, никак не встать.

Зинаида разбудила меня в семь часов. Я сказал «сейчас», на минуточку закрыл глаза и сразу открыл. Но за это время прошло пятнадцать минут. Потом я еще немного поспал сидя, когда надевал ботинки. Потом — в ванной. Я открыл кран, чтобы Зинаида думала, что я умываюсь, и поспал еще минут десять.

—  Какой ты счастливый! — сказала Зинаида. — Поедешь на лыжах. А мне нужно зубрить эту проклятую математику.

—  Это ты счастливая, — сказал я. — Можешь спать сколько угодно.

—  Не хочешь, не езди, тебя никто не заставляет.

—  А ты не зубри, — ответил я. — Если она уж такая проклятая, тебя тоже никто не заставляет. А вообще зубрить вредно. Нужно понимать. Ясно?

С Зинаидой мы поговорили еще минут десять. Мы с ней по утрам всегда ругаемся.

Мама говорит, что это вместо утренней гимнастики. И правда, мне спать расхотелось.

Когда я зашел к Борьке, они все сидели за столом и пили чай. Я сказал «здравствуйте». А Борькин отец посмотрел на меня и заулыбался.

—  А за тобой милиция приходила, — сказал он.

—  Откуда вы знаете?

—  Да уж знаю. Чего же это ты безобразничаешь?

—  Как — безобразничаю?

—  Да вот сосед жаловался. Смеешься.

—  А что, смеяться нельзя?

—  А ты как думал! Сегодня ты смеешься, а завтра, может быть, еще петь будешь?

—  Может быть, и петь буду.

—  А потом тебе танцевать захочется?

—  Захочется, — сказал я, — и буду танцевать. Хоть «Лебединое озеро» или там еще танго какое-нибудь.

Они все засмеялись. Борька даже чаем подавился. А Борькина мать сказала:

—  Костя, откуда у тебя язык такой? Ты даже когда правду говоришь, всегда как-то поперек получается.

Я отвечаю.

—  Тетя Вера, я всегда правду говорю. Вот им и не нравится.

—  Кому это им?

—  Всем людям.

—  Здорово, — сказал Борькин отец. — Молодец. Вот за это, Костя, ты мне и нравишься. За правду. Для тебя нужно построить башню — высоченную. А ты будешь стоять наверху и говорить правду. Всем людям. Им, конечно, не понравится. Но ведь до тебя не достать. Поневоле придется слушать. И постепенно все станут очень хорошими.

—  А что же, врать нужно? — спросил я.

—  Зачем врать? Только одних разговоров мало. Делать надо чего-нибудь.

—  Чего делать?

—  Руками делать. Головой. А не просто разговаривать. Тебе нравится, когда грязь на улице?

—  Какая грязь?

—  Ну, окурки, бумажки… Хлам всякий.

—  Почему это мне окурки нравятся?

—  Ясно — не нравятся. Но все же их бросают. Ходят и бросают. А ты, наверное, будешь ходить позади таких людей и говорить им правду: нехорошие вы, такие-сякие, зачем мусорите. А они мусорят. Но к утру улица все же чистая.

—  Подумаешь, — говорю я, — дворник подмел — и все.

—  Верно. Так от чего же пользы больше — от метлы или от твоей правды?

—  Вы это не сравнивайте. И вообще мы на поезд опоздаем. Идем, Борька.

На Финляндский вокзал мы пришли за десять минут до отхода. У четвертого вагона стояли Владимир Иванович и Лина Львовна.

—  Давайте скорее полезайте, — сказал Владимир Иванович. — Сидячие места есть. Уже все наши собрались.

Я посмотрел табличку на вагоне. А там крупными буквами написано: «Детский». Я говорю:

—  Я в детском не поеду. В другом поеду.

—  Затолкают. Смотри, народу сколько.

—  Пусть толкают.

—  Ой, Костя, — сказала Лина Львовна, — там же все ребята едут. Не можешь ты без выдумки.

Я говорю:

—  Лина Львовна, я с ребятами хоть до Владивостока поеду. Только не в детском.

—  Ну и хорошо, — сказал Владимир Иванович. — Пусть потолкается. Ему полезно.

Вдруг Борька говорит:

—  Я тоже с Костей поеду.

Владимир Иванович посмотрел на него и улыбнулся.

—  Молодец, Таланов.

Мы залезли в соседний вагон. Мы стояли на площадке, и я уже думал, что больше никто поместиться не может. Но потом снаружи нажали, и влезли человек двадцать, все с лыжами. По том еще нажали, и опять влезли человек двадцать. У меня в кармане было два бутерброда с колбасой. Я прямо чувствовал, что они сплющились и стали тонкими, как блин. Я и сам, на верное, стал как блин, только мне не видно было. Но тут снова нажали, и снова влезли двадцать человек. Так до самого отхода все нажимали и влезали, и я никак не мог понять, куда они помещаются.