Борис Слуцкий - [33]

Ты вписываешь в актив книгу стихов Мартынова, несколько стихов Заболоцкого, поэму Смелякова, кое-что из Твардовского, конечно, стихи Слуцкого и особенно — готовящийся сборник московских поэтов. <...>

Идеи, которые можно извлечь из поэзии последнего времени, немногочисленны и неопределённы.

Во-первых, — это признание правильности происходящего. Некоторое недовольство темпами, как сам ты говоришь. Хотелось бы скорей, но можно и так. Разногласия с умным чиновником касаются частного вопроса о скорости, а не главного — о направлении.

Вот тут-то и спотыкается «новый ренессанс», тут он не идёт дальше «умного чиновника». Он, по существу, крепко держится за этого чиновника, ибо так же боится демократизации, свободы мнений, свободы печати. Он опасается, что реакционные тенденции в обществе сильнее демократических. Он за постепенное административное изменение основ. Он за административный ренессанс.

Во-вторых, — «новый ренессанс» хочет правды о человеке. Правды, не пугающей администратора, правды в административных рамках. А эта правда и есть сантиментальный миф.

Сантиментальный миф — это новый Симонов. Это миф о добрых намерениях умного чиновника. Мечта об административном рае.

Кстати, это твоя давняя мечта — писать для умных секретарей обкомов. Это — одна из твоих военных тем: умный политработник, нач. отдела кадров. Отчасти, это тема твоих военных записок — толковый образованный офицер, организующий правительства и партии в освобождённых странах.

Не продолжай этой темы — она опорочила себя.

В этой дружбе наступил антракт. Друзья жили и действовали порознь, «наблюдая друг друга» (Самойлов). У Слуцкого образовался новый круг общения, обращённый к новым интересам, захватывая новых людей.

Новый журнал «Вопросы литературы» стал выходить с апреля 1957 года. Сначала он ютился на задворках Гослитиздата. Когда «Вопли» (как стали называть журнал в литературных кругах) перебрались на Пушечную, а потом в Большой Гнездниковский, Слуцкий часто навещал Лазарева, из «ЛГ» перешедшего в «Вопли».

У Слуцкого были свежие идеи. Он, например, предложил дать в журнале цикл статей, посвящённых русским второстепенным поэтам. Себя он упорно относил к этому ряду отечественных стихотворцев.

В 1850 году у Некрасова в его «Современнике» — в малозаметном отделе «Смесь» — появилась серия мини-статей, ставших в итоге большой статьёй «Русские второстепенные поэты». Некрасов начал так: «Стихов нет». Точка. Некрасов упирал на форму, на трудности овладения ею, причину неприглядного положения поэзии видя в ней, в форме. В том, что господа стихотворцы как раз ею овладели и на свет явилось много гладенького и безликого. Он отличал талант от самобытности.

Как-то Слуцкий спросил Лазарева:

— А как вы думаете, будут меня читать после смерти, останутся какие-нибудь из моих стихов?

Слуцкого точила собственная самоидентификация:

Нам, писателям второго ряда

С трудолюбием рабочих пчёл,

Даже славы собственной не надо,

Лишь бы кто-нибудь прочёл.

(«Чёрный перечёт»)

Это, к слову говоря, привет «писателю второго ряда» Александру Петровичу Сумарокову, в осьмнадцатом веке издававшему журнал «Трудолюбивая пчела».

В советскую поэзию отчего-то накатила волна сонета. Сонеты писали почти все. Никто не знал Сумарокова. Слуцкий знал много, любил Михаила Илларионовича Михайлова, помимо прочего переведшего шедевр Гейне «Во Францию два гренадера...», — прочитал в отрочестве три томика, подаренных маминой подругой. Память его была системна, не с кондачка. Он ещё в юности прочёл фолиант И. Ежова и Е. Шамшурина «Русская поэзия (Антология русской лирики первой четверти XX века)». Лучше всего память работает именно в юности.

Слуцкий живо интересовался новорождёнными «Воплями».

Лазарев пишет:

Ему (Слуцкому. — И. Ф.) принадлежала идея — более или менее регулярно публиковать в журнале стихи, посвящённые поэзии, литературе. Циклом стихов Слуцкого журнал открыл новую рубрику: «Диалог поэта и критика». Когда мы (Станислав Рассадин, Бенедикт Сарнов и я) стали писать пародии, составившие потом книжечку «Липовые аллеи», Борис горячо поддерживал это наше то ли занятие, то ли развлечение.

Надо обратить внимание на этот год — 1957-й.

Слуцкий говорил:

«В том 1957 году Твардовскому не нравилась вся русская поэзия, начиная с Некрасова. Есенин — особенно, но и Маяковский, Блок. О Пастернаке он выразился:

— Конечно, не стал бы за ним с дубиной гоняться. — Это и было пределом его доброжелательства к Пастернаку».

В том году — 29 июня — прошёл бурный Пленум ЦК КПСС, когда Хрущев, с помощью доставленных военной авиацией в Москву своих провинциальных назначенцев и имея на своей стороне председателя КГБ Серова и маршала Жукова, одолел (начинаются сплошные кавычки) «фракционную антипартийную группу» Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова» — «ленинскую гвардию», ставшую поперёк перемен в стране. Крайних, смертных репрессий не последовало, и это было фактом перемен, но высокие посты названные товарищи потеряли.

В литературе происходили немаловажные события. В ноябре 1957-го в Милане вышел на итальянском языке роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». Началась нешуточная история, порубежная для Слуцкого.