Борис Парамонов на радио "Свобода" 2007 - [6]

В таком случае Михалков — русский режиссер Никита.

Старшина присяжных в исполнении Михалкова тут же и вильнул: если вы сейчас опять все проголосуете «невиновен», то я к вам присоединюсь. Потом, в самом конце сердобольный интеллигент, который бросил пить и продал изобретение на Запад, выпускает птичку за окно — но тут же подбирает иконку — прячет в бумажник с кредитными карточками. В общем всем сестрам по серьгам: Михалков профессионал и знает, как многосмысленно поворачивать тот или иной сюжетный ход. Но в «Двенадцати» у него не только профессионализм» — это исповедание веры. В заключительном монологе он говорит «как художник», а когда кто-то из присяжных замечает, что художникам особенной веры нет, то добавляет: «и как офицер». Бывший офицер? — хочет уточнить собеседник. И тут Михалков начинает произносить и не кончает фразу: «офицер бывшим…»

Все ясно. Кто ж из русско-советских не знает, что тут имеется в виду: чекистов бывших не бывает. То есть получается, что «художник» и «чекист» для Михалкова одно, что в русском балансе это понятия совпадающие.

Хотите — возмущайтесь, хотите — смейтесь. Хоть стой, хоть падай. Но ведь беда главная, что Михалков все это говорит искренне. Виляет по-интеллигентски, «художественно», но думает искренне. Он никому не продавался. У него есть все, за что люди продаются. Он так думает. И дума эта, нельзя не признать, — русская.

В свое время было сказано, и правильно сказано, что русские народ не политический, что у них нет желания участвовать во власти, что власть в русском понимании — грех, и оправдание власти в том, что она берет этот грех на себя. Получается, что властный тиран — это что-то вроде Иисуса Христа. Тут — предел русского коллективного бессознательного. И вот находятся люди, которые переводят это в план сознания. Конечно, для этого нужен талант. Но — ума не надо.

Ум нужен для того, чтобы понять, когда и почему сложилась эта практика и почему сейчас она невозможна. Сложилось это умонастроение тогда, когда подавляющая масса русского народа была занята богоугодным делом — пахала землю. Эта работа, что называется, — фул тайм [full time — полная занятость; — РС]. А еще о власти не думали странники, божьи люди, искатели Града Небесного. Среди них, конечно, половина была жуликами, но ведь в таком деле и не различить, где высокое искусство, а где жульничество. Художники это хорошо знают.

Художниками, как видим, русская земля не оскудела, но жизнь-то сейчас совсем другая: ни пахать особенно не надо, ни Града искать в беспаспортных странствиях. Последние искатели Града самоистребились в Чевенгуре. Всем своим развитием человечество брошено на землю, какое на землю! — на асфальт, то есть сведено с небес. А на земле, на асфальте надо принимать участие в общезначимых делах, — иначе получится, как в том же Голливуде, фильм «Асфальтовые джунгли». Это и называется демократией: контроль общества над властью. На царя сейчас полагаться нельзя. Даже если призовут на трон кого-нибудь из рода Михалковых.

У Никиты Михалкова в позднесоветской культуре есть брат, и не Андрей Кончаловский, а брат-близнец — Евтушенко. Оба они — простаки. То, что при этом умело устраивают свои дела, — это как-то в Москве уживается. Но на глубине они — идеалисты-простаки. Поделили между собой строчку Клюева: «Уму республика, а сердцу Матерь-Русь». И оба давали (дают) кредит власти: один на Западе, другой — на внутреннем рынке.

На этом фоне даже Голливуд кажется чистым искусством. А уж Кончаловский — точно.

В «Глянце» есть образ и сцена, пародирующие Никиту Михалкова. Это — мать героиня, спившаяся, страшная, испитая баба, живущая, кроме водки, козьим молоком (держит козу, «сталинскую коровку»), но почему-то с ярко накрашенными губами. Потом к этому присоединяется даже бант. Это Россия в репрезентации брата Никиты, украшающего то, что по определению украсить невозможно. А сцена, в которой подружка героини привозит родителям деньги от дочки и помогает усмирять забуянившего папашу, — пародийное воспроизведение сцены из фильма «Родня» — лучшего, по-моему, фильма Михалкова. Там сам он играл мужа-алкоголика, которого разыскивает давно им брошенная жена. Великолепно играл.

Теперь же он играет умеренно пьющего русского патриота, озабоченного благом Родины. Забыв, похоже, главный русский тезис: где водка, там и родина.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/425621.html

* * *

[Русский европеец Иннокентий Анненский] - [Радио Свобода © 2013]

Иннокентий Федорович Анненский (1855—1910) — один из отцов-основателей русского поэтического модернизма, новой русской поэзии. Два имени тут называют — Хлебников и Анненский. Влияние Анненского не так было заметно, но никак не меньше того, что принесли в русскую поэзию потомки таинственного будетлянина, председателя земного шара Велемира Хлебникова. Сами футуристы, кстати, тоже черпали из Анненского, об этом есть в стихах Маяковского. Ни с чем не сравнимое воздействие оказал Анненский на поэзию русского акмеизма, на Ахматову, особенно. Есть исследователи, которые склонны отрицать такое влияние, — например, авторитетнейший Михаил Гаспаров. Но здесь можно с ним и не согласиться. Тематически или, скажем так, мировоззрительно, у акмеистов и правда немного от Анненского, но в их стихах мы все время слышим то, что сейчас называется интертексты Анненского. И у Пастернака они слышатся; я, например, считаю, что «Мухи мучкапской чайной» у него — от Анненского. Даже у Маяковского, даже в его сатириконских стихах такая связь порой чувствуется.