Борис Парамонов на радио "Свобода" 2007 - [43]

Вот эти косящие глаза, как у Катюши Масловой, долженствуют держать в памяти читателя соревнование с Львом Толстым.

Продолжим цитату:

Боже мой, как я ее обожал! Я никогда не сказал с ней ни слова, но после того как я перестал ездить по той дороге в тот низко-солнечный час, наше безмолвное знакомство время от времени еще возобновлялось в течение трех-четырех лет. Посещаю, бывало, хмурый, в крагах, со стеком, скотный двор или конюшню, и откуда ни возьмись она вдруг появляется, словно вырастая из золотистой земли, — и всегда стоит немного в сторонке, всегда босая, потирая подъем одной ноги об икру другой, или почесывая четвертым пальцем пробор в светло-русых волосах, и всегда прислоняясь к чему-нибудь, к двери конюшни, пока мне седлают лошадь, или к стволу липы <…>. С каждым разом ее грудь под серым ситцем казалась мне мягче, а голые руки крепче, и однажды, незадолго до ее отъезда в далекое село, куда ее в шестнадцать лет выдали за пьяницу-кузнеца, я заметил как-то, проходя мимо, блеск нежной насмешки в ее широко расставленных, светло-серых глазах.

Поленька — предмет первых эротических грез автора-героя:

Странно сказать, но в моей жизни она была первой, имевшей колдовскую способность накипанием света и сладости прожигать сон мой насквозь (а достигала она этого тем, что не давала погаснуть улыбке)…

Тут сделаем цезуру, чтобы выделить окончание этой фразы:

…а между тем в сознательной жизни я и не думал о сближении с нею, да при этом боялся пуще испытать отвращение от запекшейся грязи на ее ногах и затхлого запаха от крестьянского платья, чем оскорбить ее тривиальным господским ухаживанием.

В «Лолите», однако, Гумберт Гумберт совсем не брезглив в отношении малолетних девочек; тут многие детали можно припомнить, достаточно одной: чистка зубов — единственная гигиеническая процедура, которую Лолита проделывала с подлинным рвением. Гумберт, помнится, весьма любил мыть Лолиту сам.

Эта грязь на ногах, вполне обычная у крестьянской девчонки, в контексте — знак ее избранности, избранности самого автора. Здесь реминисценцция из Ахматовой, ее Муза: «И были смуглые ноги / Обрызганы крупной росой». Непростая тут грязь.

Муза появляется исподтишка и в другом месте (вместе с Аполлоном, кстати сказать):

… оберегая собственный покой, я отказывался отнести к ней то русалочное воплощение ее жалостной красоты, которое я однажды подсмотрел. Дело было в июне того года, когда нам обоим минуло тринадцать лет; я пробирался по берегу Оредежи, преследуя так называемых «черных» аполлонов (Parnassius mnemosyne), диковинных, древнего происхождения бабочек с полупрозрачными глянцевитыми крыльями и пушистыми вербными брюшками. Погоня за этими чудными созданиями завела меня в заросль черемух и ольх у самого края холодной синей реки, как вдруг донеслись крики и всплески, и я увидел из-за благоухающего куста Поленьку и трех-четырех других подростков, полоскавшихся нагишом у развалин свай, где была когда-то купальня. Мокрая, ахающая, задыхающаяся, с соплей под курносым носом, с крутыми детскими ребрами, резко намеченными под бледной, пупырчатой от холода кожей, с забрызганными черной грязью икрами, с круглым гребнем, горевшим в темных от влаги волосах, она спасалась от бритоголовой, тугопузой девчонки и бесстыдно возбужденного мальчишки с тесемкой вокруг чресел (кажется, против сглазу), которые приставали к ней, хлеща и шлепая по воде вырванными стеблями водяных лилий.

Название бабочки тут пропустить нельзя : Parnassius mnemosine; Парнас — местопребывание Аполлона, предводителя Муз, а Мнемозина — их мать. В этом фрагменте совершается некий мистический брак, порождающий произведение искусства. В то же время — тут ясное отнесение к той главе «Лолиты», где юного Гумберта и Аннабеллу, готовых соединиться, спугивают купальщики — «морской дед и его брат», опять же мифологические фигуры. Бесстыдно возбужденный мальчишка — это и сам Гумберт, с его трепещущим жезлом страсти, и эти мифологические бесстыдники.

Не случайно в «Других берегах», что эта тема вводится раньше, в главе шестой, повествующей о бабочках, — подчеркивается значимость этой картины, она подготавливается незаметным ходом. У Набокова вообще ничего случайного не бывает, — не говоря лишний раз о том, что в художественной системе автора бабочки — это метафора пресловутых нимфеток.

А затем наступило одно беспокойное июньское утро, когда я почувствовал потребность исследовать обширную болотистую местность, простиравшуюся за Оредежью. Пройдя пять-шесть верст вдоль реки, я наконец перешел ее по узкому упруго-досчатому мостику, откуда видать было избенки по ближнему песчаному скату, черемуху, желтые бревна на зеленом бережку и красочные пятна одежд, скинутых деревенским девчонками, которые, блестя и белеясь в мелкой воде, кричали, окунались, плескались, столь же мало заботясь о прохожем, как если бы он был моим нынешним бесплотным послом.

Набоков в этих словах — посол из будущего, автор «Других берегов» и «Лолиты».

Важно привести концовку десятой, «Поленькиной» главы:

Поленька, прислонившись с улыбкой странной муки к двери в огне моих новых снов; все это сливалось в один образ, мне еще неизвестный, но который мне скоро предстояло узнать.