Борис Парамонов на радио "Свобода" 2006 - [12]

В каком-то ироническом смысле Россия сейчас «свободная страна», то есть независимая от номинальной верховной власти. Главный начальник, из какого бы ведомства он ни вышел, не создает систему, но подчиняется ей.  Лучше это или хуже для страны – чисто академический вопрос, потому что альтернативы пока не видно. Система, которая держится на личной корысти правящих, может быть прочнее той, что построена на идеологической вере. А слепую веру – во что бы то ни было – в России не возродить: это и есть самый ценный результат советского опыта.

Поэтому никакой, даже самый добропорядочный Вольф (что по-немецки значит «волк») добра не принесет. Тем более если, по словам российского президента, товарищ волк знает, кого кушать.

Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/270852.html

* * *

[Русский европеец Василий Розанов] - [Радио Свобода © 2013]

О Василии Васильевиче Розанове (1856—1919) трудно говорить как о русском европейце. Он был тем образцом русскости, которую можно считать самой крайней противоположностью той системе ценностей, которую мы называем европейской, западной культурой. Прежде всего, он разноречив, несобран, неоформлен, бесконечен, как русская равнина, и эта такая бесконечность, которая в философии называется дурной.

Приведем слова современника о Розанове. Бердяев писал о нем в 1916 году в статье под характернейшим названием «О вечно-бабьем в русской душе»:

Чтение Розанова — чувственное наслаждение. Трудно передать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Всё заключено в органической жизни слов и от них не может быть оторвано. Слова у него не символы мысли, а плоть и кровь. Розанов — необыкновенный художник слова, но в том, что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления. В ослепительной жизни слов он дает сырье своей души, без всякого выбора, без всякой обработки. И делает он это с даром единственным и неповторимым. Он презирает всякие «идеи», всякий логос, всякую активность и сопротивляемость духа в отношении к душевному и жизненному процессу. Писательство для него есть биологическое отправление его организма. И он никогда не сопротивляется никаким своим биологическим процессам, он их непосредственно заносит на бумагу, переводит на бумагу жизненный поток. Это делает Розанова совершенно исключительным, небывалым явлением, к которому трудно подойти с обычными критериями. Гениальная физиология розановских писаний поражает своей безыдейностью, беспринципностью, равнодушием к добру и злу, неверностью, полным отсутствием нравственного характера и духовного упора. Всё, что писал Розанов — писатель богатого дара и большого жизненного значения, есть огромный биологический поток, к которому невозможно приставать с какими-нибудь критериями и оценками.

Замечательно здесь слово «сырье», напоминающее о России как сырьевом придатке Запада. Одно время это мнение казалось устаревшим, но сейчас опять утвердилось в некоей вечной непререкаемости. «Великая энергетическая держава» — так сейчас это называется и произносится едва ли не с гордостью: нужду в очередной раз выдают за добродетель.

Говоря о Розанове, можно вспомнить еще одну философему: противопоставленность материи и формы, потенции и актуальности. Вот эта неоформленность, невыявленность, неактуализированность Розанова и есть вечно-бабье в русской душе. Бердяев же назвал Розанова гениальной мистической бабой. Утешение здесь то — если это можно назвать утешением, — что форма невозможна без материи, без той пустоты, того «ничто», которое есть условие становления, превращения небытия в существование. Так что в этом абстрактно философском смысле Запад не может существовать без России. Розанов как Россия — вот эта абстрактно взятая баба, женское начало, бытийная утроба.

Но именно в наше время  ясна необходимость Розанова как универсальной культурной компоненты. Темы Розанова зазвучали на Западе в новом, квази-научном исполнении. Розанова в этом контексте можно назвать пророком демократии как нерепрессивной культуры. Фрейд показал, что всякая цивилизация строится на подавлении первичных инстинктов, и это делает человека глубоко и непоправимо несчастным. Эти инстинкты периодически взрываются в войнах и революциях. История двадцатого века неоспоримо это продемонстрировала.

Главными движущими инстинктами являются самосохранение и влечение к продолжению рода. Канонизация, прославление этих инстинктов — вот Розанов в самой интимной сущности. Он совершил сексуальную революцию в отдельно взятой стране до Фрейда. Но заметили — на Западе — только Фрейда. Он проще, понятней, общедоступней и, строго говоря, научней.

Анна Ахматова как-то сказала: люблю Розанова, но только там, где у него нет евреев и пола. Кто-то возразил: а что, собственно, у Розанова есть, кроме евреев и пола? Во время процесса Бейлиса Розанов, повинуясь своим темным откровениям, выступил с защитой мнения о жертвоприношениях у евреев, о ритуальных убийствах христианских младенцев. Возмущение было всеобщим и тем более острым, что Розанов всегда пользовался репутацией филосемита. Для него евреи — древние библейские иудеи — что-то вроде русских, они тоже «бабы». Он писал о евреях: они догадались о святом в брызге бытия. Иудаистская религия — половой завет народа с Богом, в этом союзе иудеи играют женскую роль. Вот почему евреи вечны в своем культе самовоспроизведения. И самое тонкое у Розанова в его двусмысленном антисемитизме в том, что эти гипотетические жертвоприношения ему нравились, доказывали для него бытийность евреев, укорененность их в сокровенных глубинах мира.