Борис и Глеб - [92]

.

Трактовка причисления к лику святых как политической акции исходит из неизжитых примитивных антиклерикальных представлений (в том числе в вульгаризированном марксистско-советском варианте), согласно которым все постановления Церкви всегда носили узкокорыстный характер и диктовались властями предержащими, а не объяснялись искренней верой. Религиозность тех, от кого зависела канонизация, — иерархов Церкви, а также светских властителей, при таком подходе почему-то не принимается во внимание. И совершенно необъяснимым фактом оказывается, например, то, что ни сам основатель московского правящего дома Даниил Александрович и ни один из московских великих князей — его потомков — не был в древнерусский период прославлен Церковью как святой. Сохранились лишь слабые, трудноразличимые следы неофициального, нецерковного почитания Даниловичей в Московской Руси^{607}. Князь Даниил был причислен к лику святых лишь на рубеже XVIII—XIX столетий, а его правнук Дмитрий Донской — только в 1988 году.

Мученичество Бориса и Глеба было воспринято как событие, едва ли не равное деяниям библейской Священной истории, их пример привел к почти полному отказу князей от убийства соперника как способа борьбы за власть. Через них Русь узнала Христа.

Для современного сознания это часто оказывается непонятным. Историк А.А. Горский поведал об одном красноречивом, но не уникальном эпизоде: «Восьмиклассники нашего “постсоветского” времени слушали рассказ учительницы о захвате сыновьями Ярослава Мудрого в 1067 г. Всеслава Полоцкого, его заточении в “поруб”, последующем освобождении восставшими киевлянами и провозглашении киевским князем. Один из учеников, очевидно, посочувствовав оказавшимся в проигрыше Ярославичам, задал вопрос, на который преподаватель (видный специалист по советскому периоду) не нашла ответа: “А почему они его не убили?” Придя на свое основное место работы, в Институт российской истории, она рассказала об эпизоде автору этих строк, и мы поиронизировали по поводу ментальных установок, воспитанных XX столетием: дескать, лучше всего убить, “нет человека — нет проблемы”. Что касается ответа на поставленный вопрос, то для медиевиста он вроде бы очевиден — не убили, так как боялись греха»^{608}.

А ведь, как свидетельствует «Повесть временных лет» под 1068 годом, дружина советовала князю Изяславу Киевскому расправиться с заточником Всеславом, которого взбунтовавшиеся киевляне намеревались возвести на престол: «“Злое содеялось; пошли ко Всеславу, пусть, подозвав его обманом к оконцу, пронзят мечом”. И не послушал того князь»^{609}. Князь не внял практичному совету и на время лишился киевского престола…

По словам В.М. Живова, культ Бориса и Глеба «задавал образец святости для мирян и специально княжеской святости. Он вводил христианскую норму в публичную жизнь варварского общества и устанавливал братскую любовь (филодельфию) и добровольное подчинение как политические принципы для христианской династии. Вместе с тем он легитимировал династию Рюриковичей как род христианских князей. Осуждение Святополка Окаянного имело в этом отношении не меньшее значение, чем прославление его невинно убиенных братьев. <…> Можно было бы возразить, что Рюриковичи продолжали которствовать (участвовать в распрях. — А. Р.). Тем не менее перемена была разительна. Надо помнить, что до этого братоубийство было естественным способом, с помощью которого решались проблемы передачи власти. <…> С появлением культа Бориса и Глеба это решение перестало быть привлекательным для Рюриковичей. Все пять сыновей Ярослава умерли своей смертью при всей остроте их борьбы за власть. Символические действа, связанные с культом страстотерпцев, были важным средством в обуздании междоусобного насилия. Достаточно вспомнить описание перенесения мощей святых в “Повести временных лет” <…>»^{610}.

Нарисованная здесь картина не совсем точна: старший из сыновей Ярослава, Изяслав, был убит в 1078 году во время боя против племянников, когда стоял в радах собственного войска, и есть основания подозревать, что убийство было «заказным». Его сын Ярополк погиб от удара убийцы, вероятно нанятого другими князьями. Половцы расправились с Изя-славовым племянником Романом Святославичем — склонные к циническому взгляду на человеческую природу историки видят за этим «руку» киевского князя Всеволода Ярославича. И тем не менее бесспорно в домонгольский период после убиения Бориса и Глеба князьями из Рюрикова рода было совершено только одно убийство родичей: в 1217 году рязанские князья братья Глеб и Константин Владимировичи вероломно погубили одного родного и пятерых двоюродных братьев. Но за то летописец и наложил на них несмываемое клеймо, назвав их злодеяние грехом, подобным Святополко-ву^{611}.[190] Убиение же князей князьями в жестокосердые послебатыевские времена — это особая тема.

Однако едва ли следует объяснять установление почитания Бориса и Глеба непосредственными рациональными практическими соображениями. Непротивленческая гибель братьев воспринималась не столько как воплощение новой нравственной нормы, сколько как событие чрезвычайное: она должна была поразить современников, привыкших к совсем иному поведению князей в междоусобной борьбе. Именно исключительность деяния Бориса и Глеба заставляла видеть в них святых. Борис и Глеб образцами для подражания не стали: поступкам святых подражать очень трудно, почти невозможно, и князья, вовлеченные в распри, готовы были ценой жизни отстаивать свою власть от алчных родичей, не опускали меч, а защищались до самого конца. «Образцом», но отрицательным, стал их губитель Святополк: ради власти нельзя идти на убийство братьев.