Борхес. Из дневников - [11]

Понедельник, 15 мая. Борхес говорит, что вначале он был сторонником русской революции и что русские фильмы о революции заронили в нем первые сомнения. Борхес: «В них совершенно отсутствовало великодушие по отношению к побежденным. Сквозила жуткая низость… Честертон утверждает, что объявлять о полной победе невозможно; во всякой победе должно быть некое поражение». Говорим об «Александре Невском». Борхес: «Он так тебя и не воодушевил?» Бьой: «Ни капли». Борхес: «Ибарра говорил, что он похож на отечественные фильмы. Ну а атака псов-рыцарей?» Бьой: «Атака еще куда ни шло, но сама битва — просто катастрофа. Удары постановочные, как в театре, с деревянными или картонными мечами, и еще угадывались отверстия в спинах лошадей, чтобы рыцарь пролезал и ходил своими ногами. А что ты скажешь о буржуях-купцах и их алчных взглядах?» Борхес: «Было сказано, что фильм должны понимать неграмотные мужики». Бьой: «И это шедевр? Нет. Это фильм для неграмотных мужиков. К тому же битва и фильм не реалистичны, так как халтурны. Они стремились к реализму и потерпели неудачу». Борхес: «Хуже всего оказался ‘Броненосец Потемкин’».

Воскресенье, 11 июня. Говорим о войне между арабами и израильтянами. Борхес отмечает, что все стихийно становятся на сторону варварства, против цивилизации: «Что за мерзость. Они очарованы подлостью. Вспыхни война между швейцарцами и саамами, все стали бы на сторону саамов. В войне между варварской страной и цивилизованной, даже если правота на стороне варваров, следует желать победы цивилизованной нации для блага всего мира. Это просто удача, что испанцы, англичане и французы завоевали Америку, а не краснокожие и индейцы из пампасов захватили Европу. В этой войне между арабами и евреями все перонисты и коммунисты, руководствуясь безошибочным чутьем, выбрали худшую сторону, сторону зловещую. Разумеется, нынешние арабы — это совсем не те, что возводили Альгамбру. Да и египтяне — вовсе не египтяне времен фараонов и пирамид: это кочевники, одолевшие египтян; люди Омара, которые сожгли Библиотеку и снесли бы пирамиды, будь им это под силу. Это все равно что жильцов, сменявших друг друга в одном доме, называть одинаково».

Пятница, 28 июля. Составляем списки любимых — не обязательно замечательных — писателей, и сходимся на Джонсоне, Де Квинси, Стивенсоне, Гейне, фра Луисе де Леоне, Эсаде Кейроше[65]. Когда я называю Кафку и Пруста, Борхес не отрицает и не утверждает. Добавляет Монтеня (я соглашаюсь) и спрашивает, не слишком ли тщеславен вариант Уайльда. Бьой: «Пока его не знаешь, любишь; не уверен, останется ли он столь любимым, когда его узнаешь». О Джонсоне, Де Квинси, Стивенсоне Борхес замечает: «К тому же они были хорошими людьми».

Воскресенье, 30 июля. Борхес отмечает, что слова «рег-donare», «perdonar», «pardonner», «forgive» и даже соответствующие слова в немецком и англосаксонском языках несут в себе идею дара, дарения: «Идея прощения пришла к германцам из Рима. У них было понятие кары и мщения, но не прощения. Это сложное понятие. Даже теперь многие употребляют слово, не понимая его». Добавляет, что слова «sad» (печальный) и «satis» (сытый, довольный) изначально значили одно и то же.

1968 год

Понедельник, 1 июля. Борхес рассказывает, что в «Насьон» ему предложили написать автобиографию. Он признает, что это позволит навести некоторый порядок и отмести предвзятые суждения. Он сможет раскритиковать ультраизм, креольские выходки. Бьой: «А заодно и лабиринты с зеркалами. Все, что несущественно». Борхес: «Надо быть осторожнее и не писать автобиографию, подобно Честертону[66], с обилием символов и иносказаний. Его биографии, написанные Мейзи Уорд[67], намного лучше». Бьой: «Тебе также не следует писать автобиографию подобно Киплингу, превосходную, но оставляющую многое за скобками. Киплинг был очень скрытным. Ты не такой. Ты нескромен, и нескромности выходят у тебя неплохо. Напиши ты книгу, подобно Киплингу, получится игра в Киплинга, и ты не будешь самим собой». Борхес: «Я постоянно перечитываю ‘Кое-что о себе’; кажется, даже помню целые абзацы наизусть».

Вторник, 9 июля. Борхес от души потешается над оратором, которого услышал на съезде писателей в Сантьяго [де Чили]; тот, расхваливая советскую молодежь, заявил, что ее кумирами являются Че Гевара и Евтушенко: «Удивительные, оригинальнейшие люди: восхищаются оплаченным ими же человеком, который убивает и грабит для расширения советской империи, и поэтом, которого помнят за стихи, подобные ‘Бабьему Яру’, где тот отважно называет еврея братом. Отлично, что он так поступает, но что это за молодежь, если она выбирает такого поэта из всех?» <…>

Борхес: «Я знаю, имеются сомнения относительно существования „я“, но никто не сомневается в том, что существование общества еще более сомнительно».

Суббота, 5 октября. Борхес замечает: «Диктатуры пользуются тем, что никто не любит признавать свой страх. Действительно, обделавшись со страху, ты изображаешь энтузиазм, пылкое участие в общем великом деле. Потом скажешь, что заблуждался, это вроде не так стыдно… Fooling who?[68]»

Борхес: «В этой стране мы уже двести лет силимся пристойно пожарить мясо, а все получается как подошва. Пора бы кончить с этой показухой».