Борьба за мир - [72]

— А как же? Переговорите, пожалуйста, и, если надо, убедите и скажите, что я его уважаю, ценю так же, как и вас.

Иван Кузьмич всегда чувствовал себя в кабинете Николая Кораблева неловко, зная, что тому некогда; пошел было, но в дверях задержался, почему-то посмотрел на свои руки и, подняв лицо, глядя прямо в глаза директора, тихо сказал:

— А то… для термического цеха… как закалка деталей токами высокой частоты? Я все материалы захватил сюда.

— Захватили? Ну, спасибо. А впрочем, кому же я передаю спасибо: вы ведь так же заинтересованы в этом деле, как и я. Хорошо. Доберемся мы и до того дела. А материалы перенесите ко мне. Сохранятся лучше.

Иван Кузьмич снова помялся. Тогда Николай Кораблев спросил его:

— Вы еще что-то хотите сказать? Как у вас с семьей?

Иван Кузьмич мотнул головой.

— Нет. Не об этом. О человеке. Говорю, человек какой — хороший будто, а вывернулся — весь в изъянах… С шубой иногда так бывает: глядишь — хороша, а вывернул — черт те что… Я это про Рукавишникова.

— Ну, нет, — Николай Кораблев заторопился. — Он человек хороший. Только… только… Знаете что, вот если бы мне предложили сделать доклад… ну, по астрономии. Я бы, конечно, поотбивался, а потом прочитал бы ряд книг и выступил бы… перед вами. Ну, а если бы мне сказали — доклад-то надо делать перед академиками… и, конечно, я сразу бы поглупел. И тут…

— Об этом и я: трехпудовую гирю ему в руки дали и сказали: «Кидай. Показывай фокусы», — и, чуть подумав: — Вы его обратно в термический цех пошлите: там ему гиря по руке.

Тут помолчал в раздумье Николай Кораблев.

— Нет, — под конец сказал он, — там его затрут: был директором, набезобразничал, теперь опять в термический. Нет. Я, пожалуй, назначу его своим заместителем по техническому снабжению.

— Милостивый вы, а он ведь вас так порочил.

— Не милостивый. Только не милостивый, Иван Кузьмич.

— А какой же? — и в глазах Ивана Кузьмича заиграли искорки.

Николай Кораблев снова подумал и, как бы рассуждая сам с собой, заговорил:

— Убить человека — плохо это. А ведь я, имея в руках такую власть, грубо выражаясь, могу его слопать. А во имя чего это? Никогда не следует превращать личную обиду в политику. Конечно, я его к себе на квартиру не пущу, за один стол с ним не сяду… но тут, на заводе, я обязан его поставить на ноги. Так ведь, Иван Кузьмич?

Иван Кузьмич с удивлением, как бы впервые видя его, посмотрел на Николая Кораблева и, отступив ка шаг, сказал:

— Сразили вы меня.

10

Часа в два дня в кабинет вошел Альтман, забинтованный, перевязанный, в больничном халате, и остановился в дверях, как привидение. Николай Кораблев посмотрел на него и строго проговорил:

— Это что за маскарад?

— Услыхал о вашем назначении и не могу лежать. Ну их к черту, докторов! — Но, увидев в углу рядом с Лукиным врача, зажал рот.

— А вот и мы, — сказал Иван Кузьмич, войдя в кабинет вместе со Степаном Яковлевичем, так же счастливо улыбаясь, как улыбается мать, ведя первый раз сына в школу.

Степан Яковлевич, поздоровавшись с Николаем Кораблевым, прокашлялся и положил на стол листочек бумаги. Николай Кораблев прочитал:

«Директору моторного завода Николаю Степановичу Кораблеву от начальника термического цеха Степана Яковлевича Петрова. Прошу во имя завода освободить меня от начальствования и вернуть инженера Лалыкина, а меня оставить заместителем, как я вполне справляюсь».

Прочитав, Николай Кораблев подумал:

«Какое благородство! И как они все понимают! И какие дела с ними можно делать!» — Подумав так, он повернулся к Альтману.

— Сбросьте халат. Пригласите к себе Ивана Кузьмича и Степана Яковлевича. Разберитесь во всех неполадках на заводе. Почему мы отстаем с программой? Знаю. Знаю, — быстро проговорил он, увидав, как Степан Яковлевич закачал головой. — Устранить неполадки вы не сможете, это наше дело, но указать на них вы сможете: вы их видите лучше нас.

Тут и поднялось что-то невообразимое.

Сосновский и Ершович еще не успели доложить директору, кого сократить из служащих ОРСа, как отовсюду послышались телефонные звонки. Первый Николаю Кораблеву позвонил председатель завкома и рекомендовал: «Не сокращать ОРСа». Потом по этому же вопросу кто-то позвонил из Чиркуля, затем из Угрюма — областного города Урала, потом звонили вообще какие-то люди, не называя своей фамилии, уже грозя Николаю Кораблеву.

— О-о-о! — воскликнул он. — Да тут целая корпорация. Дайте-ка список, — он еще раз посмотрел список служащих. — Сто восемьдесят два человека? Так. Оставьте восемьдесят. Хватит. И еще — всех мужчин, способных к физическому труду, перевести на производство и заменить их женщинами — теми, у кого кто-то есть на фронте. Эти будут знать, на кого работают, — и снова углубился в дела, вызывая людей, открыто советуясь по тому или иному мероприятию, составляя приказы о перемещениях. И кабинет заполнился людьми: одни уходили, другие приходили и «заседали» где-нибудь на диване, в уголке, на подоконнике.

Но вот вошла Надя и, расширенными, перепуганными глазами глядя на Николая Кораблева, сказала:

— Толпа. Работники ОРСа.

— Скажите им — принять не могу, пусть напишет каждый, что он хочет.