Борьба за мир - [70]

«Ну, этот не развалится от истощения», — подумал Николай Кораблев, глядя на Ершовича, и спросил:

— Где Рукавишников?

— Рукавиш… — Ершович пошлепал, будто пробуя патоку, кровянистыми губами, помялся. — Прямо сказать?

— А попробуйте криво.

Тогда Ершович, напрягаясь, прошептал:

— Десять литров. Десять. Доза лошадиная, скажу вам лично.

«Дал и сплетничает», — неприязненно подумал о нем Николай Кораблев и еще спросил:

— Список сотрудников ОРСа при вас?

Ершович снова весь налился кровью и, изгибаясь, подал список. Николай Кораблев посмотрел, сказал:

— На половину сократить и послать на производство. Кого? Ступайте вместе с товарищем Сосновским в кабинет Альтмана и сократите. Ступайте, говорю, с товарищем Сосновским и сократите.

— Но это немыслимо — сократить. Уверяю вас. Вы ломаете весь мой аппарат, — возопил Ершович и умоляюще посмотрел на Сосновского.

— Лучше будет, по опыту знаю, — сказал Николай Кораблев. — На строительной площадке рабочих в два раза больше, а штат организации рабочего снабжения в три раза меньше.

Сосновский взял под руку Ершовича, подмигнул ему — дескать, не рыпайся, — повел его из кабинета. Шли они медленно, вяло, неохотно, как выходят люди из теплого помещения на холодный осенний дождь.

Николай Кораблев посмотрел им вслед, покачал головой и тихо произнес:

— Ничего себе — работнички.

В кабинет вошел Лукин. Мрачно поздоровавшись с Николаем Кораблевым, спросил, садясь на диван:

— Ну! Тут как?

— Вот как, — и директор протянул ему письмо Степана Яковлевича, адресованное на имя Рукавишникова.

Лукин прочитал, встревоженно произнес:

— Страшное письмо… А это как — широко… или?

— Проверим! — Николай Кораблев взял трубку и позвонил главному врачу завода. Положив трубку, сказал Лукину: — Питание рабочих — основа основ. Думаю, системы распределения продуктов на строительстве надо целиком перенести сюда. В этом и прошу вас помочь.

Главный врач, Суперфосфатов, плоский, как горбыль-доска, в старом поношенном сюртуке, с серебряной цепочкой через всю грудь, явился немедленно же, как будто ждал вызова тут за дверью. Он вошел в кабинет, расшаркался, поискал близорукими глазами директора и, подавая ему руку, воскликнул:

— Наконец-то! Манна! Манна небесная нам с неба свалилась. Ведь что творится на заводе, вы и не поверите! Истощение идет полным ходом, — он порылся в карманах, вытащил кипу актов и бросил на стол. — Вот полюбуйтесь. То есть чем же тут любоваться? Тут надо рыдать. Да. Рыдать!

Николай Кораблев стал просматривать акты, а Лукин резко спросил:

— Полным ходом?

— Да. Фурункулы и все прочее.

— Какой процент? — спросил Николай Кораблев.

— Двадцать — двадцать пять.

— Ну, это еще не полным ходом. Но может пойти и полным ходом. Что нужно, чтобы приостановить?

— Дополнительное питание и главным образом витамины.

— Да-а. Значит, нужен шиповник? А чем его можно заменить?

— Смородина, — начал быстро перечислять врач, — кедровник, хвоя ели. Знаете, такая молодая…

— Ага, — прервал его Николай Кораблев и посмотрел в окно, на горы, усыпанные молодой и старой елью. — Что ж, за елью нам в Москву посылать, что ли?

— Да нет, зачем же, — не поняв шутки, воскликнул врач. — У нас тут она под рукой. Я ведь говорил несколько раз.

— Хорошо, — снова остановил его Николай Кораблев. — Садитесь-ка вон там в уголке и составьте с товарищем Лукиным акт об истощении. Для наркома. Что вы так смотрите на меня?

— А мне… простите нас… не того?

— За правду — не того, за ложь — того.

И тогда вторая комиссия засела в углу.

А Николай Кораблев вызвал заведующего столовой и спросил, почему рабочему на обед приходится тратить около трех часов. Заведующий столовой рассказал самые простые вещи: чтобы получить хлеб, рабочему приходится около часа стоять в очереди, затем в очереди за ложкой, затем в очереди за кушаньем.

— А за обедом-то он сидит всего каких-нибудь пятнадцать минут: его другие выживают.

— Сколько человек надо поставить, чтобы устранить очередь за хлебом?

— Семь, — быстро ответил заведующий столовой и, подумав: — А десять тем паче.

— Десять на пять тысяч рабочих? В очереди за хлебом рабочие теряют пять тысяч часов, в очереди за ложкой пять тысяч часов. Ведь это десять тысяч рабочих часов. Черт знает что! Вы ежедневно у завода воруете десять тысяч рабочих часов. Вы понимаете?

— Понимаю в точности, тем паче.

— Вот вам и тем паче. Пригласите-ка сюда одну из умных официанток.

— У нас есть такая. Профстаж шестнадцать лет.

— Мне нужен не профстаж, а умную. И еще — вызовите рабочего, который больше всех вас ругает.

— Есть такой. Есть-есть, — с радостью объявил заведующий столовой: — Петров Степан Яковлевич. Кадык у него — знаете, нет ли — вот такой, с кулак. На днях меня чуть не побил. А еще начальник цеха, вроде интеллигенции.

— Вот и хорошо, — сказал Николай Кораблев, и заведующий столовой так и не понял, что хорошо: то ли, что Степан Яковлевич не побил его, то ли, что есть такой рабочий.

Надя с полчаса командовала в кабинете. Она смахнула паутину и пыль, все вымыла. Сделав все это, она, глядя на растерянного кота, которому чистота в кабинете, видимо, показалась просто дикой, проговорила: