Борьба с химерами - [10]

По его словам, он ночью выбрался на палубу за несколько минут до толчков, испытанных судном, и он видел, как из-под водорослей поднялось какое-то колоссальное чудовище.

Оно приблизилось к самому судну, вползло на него, оставляя полтуловища в саргассах, кучами облеплявших это безобразное тело. Чудовище давило палубу своими огромными лапами, словно пытаясь перевернуть судно.

Рассказ был настолько фантастичен, что Смитс в бешенстве закричал рассказчику:

— Лгун! Трус! Подлый лгун! Ты пьян был, как стелька, и теперь сочиняешь небылицы! Вон с глаз моих!

Джорджанэ клялся и божился, что он действительно видел странное явление, но в то же время был вынужден признаться, что с вечера выпил вина.

— Убирайся! Чтоб мои глаза тебя не видели! — крикнул ему еще раз капитан.

И несчастный повар забился в какую-то нору.

Но, когда на палубе уже никого не было, Смитс шепотом сказал Буслею:

— Посмотрите, сэр, вот на это.

И он показал измятый борт, глубокие царапины на досках палубы, изломанные, исковерканные штанги перил.

— Вы думаете, что тут есть доля правды? — так же шепотом спросил Буслей. — Вы допускаете возможность существования какого-то гигантского чудовища, могущего будто бы одной тяжестью своего тела перевернуть такое большое судно, как наш “Лидс”?

— Что я думаю? — отвечал Смитс. — Спросите ваших ученых, допускают ли они возможность всего этого. Я знаю только, что игра наша проиграна. Мы не выберемся отсюда.

Буслей хотел что-то еще спросить у капитана, но тот уже повернулся и ушел в каюту.

Побродив еще некоторое время по опустевшей палубе, Буслей последовал его примеру.

Войдя в каюту, он увидел, что капитан лежит ничком, уткнувшись лицом в грязную подушку.

— Капитан!

Но моряк не отвечал.

А утром следующего дня произошло то, что уже можно было предвидеть: на палубе гремели выстрелы, раздавались крики.

Буслей бросился было с револьвером в руках на палубу, но двери его каюты были забаррикадированы снаружи.

Только через час Буслею удалось освободиться из заключения, прорубив ход в соседнюю каюту.

В коридоре он встретил мрачного второго боцмана.

— Что случилось? — спросил Буслей.

Боцман махнул рукой.

— Где капитан?

— Нет капитана, — хриплым голосом вымолвил боцман. — Помер. В меня стрелял. Джони Люкса ухлопал… А потом и ему самому каюк пришел. Так ему и надо, собаке. Э, все там будем.

— Вы убили капитана?! — вскрикнул Буслей.

— А вам какое дело. Молчите вы. А то и вам каюк будет.

И, резко повернувшись, отошел прочь.

Буслей вскоре узнал, что во время бунта, который разразился на судне, кроме капитана и Джони Люкса, погиб еще один матрос, свалившийся случайно за борт. Теперь на судне оставалось четверо матросов, повар Джорджанэ, боцман и Буслей.

Матросы словно обезумели. Они по целым дням пили без просыпу виски, и результаты пьянства не замедлили сказаться: два матроса поссорились, и в драке один зарезал другого.

В этот день в капитанскую, где по целым дням сидел Буслей, вошел боцман.

— Вот что, сэр, я пришел повиниться. Капитана-то, верно… я ухлопал.

— Вы убили Смитса? За что?

— Обезумел, сэр. Все мне казалось, что он, капитан, во всем виноват. Ну, говорю же, с ума сошел я.

— А теперь?

— Теперь я пришел в себя. Вижу, нет мне прощения. Капитан-то Смитс ни сном ни духом не виноват был. Такая, знать, судьба… Ну и вот, принес я вам револьвер.

— Зачем это?

— Прошу я вас, сэр, покончите вы со мной. Застрелите меня, как последнюю собаку. Потому что я этого заслужил.

Но Буслей, вырвав револьвер из рук моряка, швырнул его под койку.

Боцман постоял, повздыхал, потом вышел, из каюты. Пять минут спустя на палубе раздался выстрел.

Когда Буслей выбежал туда, на защитой кровью палубе лежало огромное тело застрелившегося боцмана. Около трупа стояло трое матросов.

Буслей распорядился сбросить тело боцмана в воду и замыть кровь на палубе. Выбежавший из камбуза Джорджанэ первым принялся за дело.

— Пожалуйста, синьор, — обратился он к мертвому боцману веселым тоном. — Позвольте отправить вас на новую квартиру. Вот так. Гоп-гоп!

И, когда тело самоубийцы гулко шлепнулось в воду и навеки скрылось под водорослями, итальянец засмеялся странным, ненормальным смехом, а потом пустился приплясывать.

— Весело, ох, как весело! — кричал он, захлебываясь и напевая какую-то бессмыслицу.

— Свяжите его! Он сошел с ума! — крикнул ошеломленным матросам Буслей.

Те нерешительно двинулись по направлению к Джорджанэ, продолжавшему распевать что-то во все горло.

— Э, шалишь, — засмеялся он, увидев подходивших матросов. — Вы хотите избрать меня сенатором и президентом? Но ваше дело не выгорит. Не смейте прикасаться ко мне! Иначе я… Гоп-гоп!

Он вскочил на перила, побалансировал там несколько секунд, потом ринулся за борт.

Еще одну жертву взяли неумолимые саргассы…

Шли дни, монотонные, однообразные.

Матросов Буслей почти не видел. Иногда только, выходя в поисках провизии, он наталкивался на кого-нибудь из них.

Как-то два дня подряд Буслей видел одного из матросов: тот лежал поперек коридора, не меняя позы. Буслей приблизился к лежавшему, тронул его. Перед ним был уже начавший разлагаться труп.

Буслей побрел по всему судну. Надо было найти двух остальных матросов, чтобы при их помощи выбросить с судна труп умершего. Но отыскать удалось только одного, да и тот был в ужасном виде. В припадке белой горячки метался он по большой, матросской каюте, катался по полу, падал, разбивался, поднимался, весь окровавленный, и плакал, как ребенок.