Борьба с членсом - [11]

Ю! Голые цветные пейзажи навеки! Мир глубокой бескрайности навсегда! Планета мертвенного величия! Тяжелые тени неразличимо крались по застывшей холодной поверхности огромной Звезды. Плато Щуй сурово сверкало в утреннем свете, и в его панцирной скованности сквозила какая-то призрачная бездонность, разреженный до предела воздух вечности, некая немыслимость мира. Но и здесь, в царстве гриба и метана, разворачивалось буйство предначальных энергий, и в окаменелых волнистых гребнях розово-коричневых скал виднелся замерший взрыв.

Этот восход у спуска в Дрю оживлял все песчиночки огражденной редкими горами равнины Зо. Желто-серая пыль, поблескивающая в свете Хнаря, с тихим свистом закручивалась в вихрь и вздымалась ввысь пляшущим на тонкой ножке винтовым столбиком. Неожиданные ярко-синие ветры, врывающиеся с юга, ломали растущие каменные выростки почков, которые глухо рушились в глинистую жидкость оранжевого клейкого озерка. Внезапно все заволакивалось тучей ножевых бряшек, изрыгаемых небесной дурью; все темнело, становилось пульсирующим, дырчато-точечным, бело-сизым, стремительным. Визжали бряшки, падая на почву и шипя; булькал образовавшийся кремнисто-небесный раствор; стрекотали крошки-пычки, радуясь корму. Хнарь застилался плотным белесым кишением и тускло сиял за ним, похожий на грязно-светлое пятно. Затем дурь исчезала, словно наваждение, жидкость твердела, образуя узорчатые кусочки грунта, Хнарь вновь бил резкими кинжалами-лучами по всей панораме этого места, и воцарялось прежнее безумное безмолвие, похожее на ничто, и только маленькие пычки, умирая, довсовывали в себя превратившиеся в бурые веточки только что выпавшие осадки, и застывали в виде алых загогулин, похожих на вонесцо.

Рассвет укоренялся в этом величественном месте Звезды, и скоро уже прямо в центре черного угрюмого неба, пронизываемого внезапными стремительными всполохами желто-оранжевых дымных ветров, засиял плазменный ослепительный диск Хнаря, похожий на нору, ведущую в абсолютный сжигающий свет, и две Пульки — вытянутые маленькие овалы по обе стороны от Хнаря — загорелись ярким изумрудно-травяным, затаенным огнем, и стали походить на глаза какого-нибудь неожиданного зверя в ночи, приготовившегося к прыжку.

Ежели миновать Щуй, отправившись вдоль гребня Кось, можно узреть некое поселение Жожо, состоящее из синекаменных плиточек, образующих смиренные лачуги, в которых обитают какие-то бесшумные яркие тени, или же никто. Эти жилища громоздятся, прилепившись друг к другу, как кучки мистюшек; они чем-то напоминают следы бряшного уркаганца, переворотившего здешнюю прекрасную синюю твердь; их словно нет вообще, хотя их видно незамутненным взглядом как действительный суйный узор, созданный реальными существами, — и если посмотреть на них с высоты пычек, или сноровок, они воистину есть, как есть коралл, или пылающее многоточие казуаров на небе; и если коснуться их шершавых стенок и угловатых узких входов в них, можно ощутить присутствие здесь великих жителей и почувствовать дух их энергии, невероятной, как чудо, и благодатной, как высь.

Это просто прошлое бужное село до новоисторической планетной хладной окаменелости, воспоминания о старых существах, о величайших мирах, о женезисе. Это бывшее развалившееся монолитие славных древних домов, покрывавших всю звездную поверхность, отзвук их праха, пыль их дыхания, зель. Это всего лишь остаток былой жизни, знак гибели ее, венец. Это путаница подразумеваемых когда-то вещей, место копошения странного погибшего рассудка, вдох трухи вечности, налет неких битв. Лачуги, как озерные отражения, вдруг нереально проступают из пейзажа возможностью своего существования, своими жителями, углами, любовью. Они очевидны в груди у жерла пчвочни, они призрачны под шапочкой зисны, они вздымаются вниз надеждой на свое упряжное бытие, и они убоги, словно их бог. Пары кислотной дымовухи выклубливаются из разнообразных дырок этой унылой местности, и если здесь и живет существо, могущее ползать и лизать, это, наверное, лишь пычок, углесвинцовый щащок, или позабытый носплевой черенок.

Итак, Хнарь в который раз встал, и Звезда вновь воссияла под ним. Ничто не разрушало тишь неорганического устройства этого скалистого мира; он бесполезно вращался вокруг оси. Попав сюда маленькой зюзькой, можно свихнуться от величия бесчисленногонагромождения неодухотворенной материи в виде камней, пыли, черных небес, ям. Вокруг была Вселенная, как сверх-провал в неограниченную сферическую бездну; ее тайна давила на этот произвольный здешний ее центр, словно рвущийся наружу сжимаемый вакуум. Плато Щуй могло быть обиталищем зешек, или чешек, но ничто не говорило об этом, лишь дожди были жизненны и пычки благодатны. И Звезда была пустым почвяным земляным большим обломком, зависшим во тьме космического мира; должно быть, нужно родиться кем-то иным, чтобы увидеть здесь что-то другое. Или же надо испытать своеобразную внезапную смерть.

8

Зинник воспарял в бане своего шестимерного дома. Он выглядел, как и всякий звезд — житель преображенной планеты Звезда — в центре был его сияющий, переливающийся, перламутрово-радужный, горящий загадочно-мудрым огнем центр, и по краям крона из суетящихся, почти нереальных, мерцающих щупиков. Щупики могли образовывать любые формы и плоти; сейчас они тяжелыми телесными бежевыми веревками оплели центр Зинника, превратившийся в большой радостный глаз с желтым зрачком, и источали зеленые капли, падающие на инкрустированный пол с каким-то бзделковым звоном. Хруст — и щупики закрутились вокруг центра, потом замерли, срастаясь, и стали массивной розовой волосатой тушей. Появилась вонька на краю, она проклюкала: