Бонсай - [56]

Я пытаюсь переубедить его, говорю, он паникует из-за того, что ему днем сказал врач, прошу подумать еще раз, прежде чем принимать окончательное решение. Тараторю без умолку, говорю, что смысл самоубийства состоит в том, чтобы расстаться с жизнью, а в этом ему в любом случае поможет болезнь. Он же не хочет расставаться с жизнью, наоборот. Сама слышу, что выдаю желаемое за действительное. Не хочу раньше времени с ним разлучаться. Но конечно, если он не в состоянии длить терзания, не может слышать о радостях жизни, пусть сам решает, продолжаю я. Что касается меня, то не быть с ним до конца в больнице — такое же несчастье, как и помогать исполнить его сценарий в домашних условиях. Выбор между повешением и сожжением. „По-моему, это ты паникуешь“, — замечает он, терпеливо выслушав мои излияния. Я потерпела неудачу. Take it or leave it — смирись или уходи.

Дослушиваем радиопрограмму. Долго обнимаю его, спотыкаюсь на пороге. Я — хрупкая раковина, которая в любой момент может треснуть. Замечаю, что забыла плащ, возвращаюсь. У меня есть ключ от его квартиры, но, не желая вторгаться, я звоню в дверь. Он не открывает. Выхожу под дождь, промокаю насквозь.

Среда, 26 сентября. День второй. Отправляюсь к нему, везу завтрак, ночь не спала. Живу в десяти минутах ходьбы от него, в квартире побольше. Внезапно меня поражает, до чего похожи наши лома. Простой спартанский стиль, след многолетнего финансового прозябания. Относительно высокие доходы последних лет не смогли исправить наших вкусов. Долгая бедность пристала к нам.

Отпираю дверь, иду на кухню, ставлю чайник. Он в постели, температурит. Не желая ему мешать, сажусь с газетой за кухонный стол. Откладываю газету, вынимаю из сумки блокнот. Лихорадочно записываю соображения по поводу сценария. Но не могу собраться.

Захожу к Стефану спросить, не хочет ли чего. Качает головой. Я бы лучше с ним посидела. Но не решаюсь. Это подчеркнет его слабость и зависимость от меня. Он не переносит близости с другими людьми, к которой вынуждает болезнь, всегда держит дистанцию. Боится их чувств, потому что боится своих? — думаю я. Доморощенная философия, на такие вопросы не бывает ответов. А может, это и не важно.

Я снова в квартире в Мальмё. Собираю вещи. М. очень серьезен. Говорит, не нужно терзаться муками совести из-за того, что прерываю работу. Он готов ждать меня, снимет пока пару рекламных роликов. „Перерыв может стимулировать фантазию“, — говорит он, явно намекая на мой застой. Кидаю последний отрешенный взгляд на эти руины.

Он вежливо берет мой чемодан и сумки, провожает до „ракеты“, холодный ветер заставляет нас крепко прижаться друг к другу. Между нами нет ничего, кроме работы и его искреннего сочувствия моей ситуации. Он ждет, пока я взойду на борт. Смотрю, как он медленно бредет в сторону центра, подняв воротник до ушей. Я могла бы не отказывать себе в интрижке с М., хотя он для меня и молод. Но я привязана к Стефану, как зомби к своему колдуну.

С причала звоню Стефану. Он раздражен тем, что Элин до сих пор не пришла. „У этой непунктуальной молодежи нет уважения ко времени, которое есть сама жизнь“, — говорит он. „Но юность живет в заблуждении, что жизнь вечна. Юность не может признать, что время так чертовски дорого“. Он изливает свою злость на меня и просит явиться немедленно. Чтобы развлекать его во время еды. Успокаивающе говорю, что Элин скоро придет, наверняка задержалась из-за детей. Обещаю добраться до него за десять минут на такси.

Стефан и Элин сидят на кухне, едят медальоны из телятины с грибным соусом. Обнимаю обоих. Элин чуть дольше, чем Стефана, пока она неуклюже не отодвигается. Говорю, что они похожи, отец и дочь, очень, особенно этим вечером. Элин издает злой смешок и спрашивает, не могу ли я придумать что-нибудь пооригинальнее. Всегда одни и те же банальные замечания. Машинально глажу ее по щеке. Я всегда так делаю, если она меня ругает. Женский мазохизм — неважный пример для Элин.

Она демонстративно поворачивается к Стефану, в детстве тот был ее идолом и до сих пор занимает высокое место в иерархической семейной шкале. Но самоубийственные планы установили между ними скорбную дистанцию. Элин предоставляет нам самим ставить смертельную пьесу, чувствует себя гостьей в нашем реалити-шоу. Она рассказала, что много раз стояла в ванной Стефана, думая спустить таблетки в унитаз. Но не спустила. Несмотря ни на что, она уже не ребенок.

Проходам в гостиную, садимся на диван. Стефан был на одной из последних репетиций в театре. Я вижу, как он утомлен. Тяжело прислоняется к Элин, сидящей между нами. Говорит ей, что хочет лечь в больницу, она понимает, что это значит. Ему не нужно описывать детали. В этом смысле он бережет своих родных. Мы же хотим, чтобы он жил. С большой нежностью гладя руку Элин, Стефан сообщает, что рассчитывает протянуть до среды или четверга. Он хватается за ее руку, как утопающий хватается за выступ скалы. Я тронута и в то же время подавлена. Ребенок, мой ребенок, молодая женщина, которой слишком рано суждено потерять отца. В понедельник ему предстоит последняя встреча с театром.