Bonjour, Nicolas! - [22]

Она долго смотрела на него, снова пытаясь запомнить каждую черту его лица, выражение и новый оттенок его глаз, каждое движение пальцев, когда он прикуривал или стряхивал пепел. Все это надо было запомнить. Навсегда.

— Не будем ничего усложнять… Прости…

— Да куда уж проще, милая. Хочешь десерт?

Отстраненно подумав о том, что в ее жизни ни разу не было ни одного счастливого Рождества, Клэр рассеянно кивнула.

— Пусть будет десерт.

Он заказал что-то немыслимое, кремовое, но, кажется, этот вечер был теперь уже безнадежно испорчен. А может быть, наоборот. Лучше его не вспоминалось ничего.

Потом они вышли на улицу и, кажется, почти совсем не говорили. Он поймал для нее такси. Напоследок снова поцеловал, теперь уже совсем привычно, будто между ними всю жизнь так заведено. И глядя, как она уезжает, исчезая в ночной тьме и вечном лондонском дожде, он думал о том, что ей, должно быть, придется врать мужу, куда она пропала в рождественскую ночь.

Глава 10

Декабрь 1910 года, Петербург

В той чертовой крошечной душной гримерной Клэр ничего не ответила. Только чуть улыбнулась и попросила Николя проводить ее в гостиницу. Потому что она обещалась помочь Жанне с каким-то важным делом, придуманным на ходу. Дорогой молчали. И она решила, что он сам уже обо всем сожалеет. Велела, чтобы ее не ждал, сказав, что позже приедет сама.

Но она не поехала к нему этим вечером. В тот момент, когда Николя попросил выйти за него замуж, все происходящее перестало быть приключением. Она лежала в тишине своего номера, снова и снова придумывая слова, которые скажет ему утром. О том, что не может быть женой ученого. О том, что не сможет жить в его стране. О том, что семья, дети, дом никак не благоприятствуют карьере актрисы. О том, что актрисы — самая неподходящая партия для молодых египтологов! Господи! Еще и этот дурацкий медальон, который она зачем-то взяла! Нужно вернуть его. И потом… когда-нибудь он подарит его той, которой… которая сможет стать ему настоящей женой.

Ей же суждены иные роли…

Ее впустила Гапа, сказав, что Николай Аристархович в малой гостиной. Не раздеваясь и не снимая шляпки, Клэр спешно прошла к нему. Ничего не говоря, она положила на маленький столик у дивана по-прежнему завернутую в платок камею.

Он устало тер виски, но при этом выглядел спокойным, что убеждало ее в правильности принятого решения.

«Милый Николя», — думала Клэр, глядя в его зеленые глаза. Он улыбался, и от этого ей было легче. Почему-то она была уверена, он знает, что сейчас услышит. Возможно, он представлял себе все иначе. Но она не станет превращать то прекрасное, пусть и недолгое, что было у них, в мелодраматическую интрижку с чрезмерными страстями. Она не для того убежала из дома, чтобы стать женой ученого в далекой холодной стране. Ее жизнь будет другой: яркой, полной, настоящей.

Спокойный голос Клэр прозвучал слишком громко в тишине квартиры:

— Adieu, Nicolas!

Глава 11

25 декабря 1925 года, Лондон

Клэр медленно спускалась в столовую к завтраку. Зачем это делала, она и сама не знала. Есть не хотела. После бессонной ночи в кресле болела спина. В столовой ее ждало новое испытание. Вчера, по возвращении домой, Клэр повезло проскользнуть незамеченной к себе в спальню. И она рассчитывала не встретить мужа хотя бы с самого утра. Генри, вопреки ее ожиданиям, был дома.

Он сидел за столом, как всегда, с газетой. И, едва она вошла, бросил ей, даже не отрываясь от чтения:

— Ни единой статьи о твоем платье. Как и о тебе. Собственно, потому что ни тебя, ни платья никто не видел. Умница, Клара.

— Теперь ты жалеешь, что моего платья никто не видел? — спросила равнодушно Клэр, присаживаясь к столу.

— Теперь я жалею, что не свернул тебе шею, когда у тебя появилось собственное мнение по всякому поводу. Я не стану унижать себя вопросом, куда ты вчера сбежала. Я просто попрошу тебя больше так никогда не делать.

— Я не стану так больше делать, — криво усмехнулась она.

Генри удовлетворенно кивнул и вернулся к чтению. Он пил чай совсем беззвучно, не гремя чашкой о блюдце, не тарахтя ложкой, не прихлебывая — настоящий джентльмен. Во всем безупречен.

— Кстати, — вдруг сказал он, по-прежнему не глядя на жену, — тебе необходимо решить, сколько вещей из гардероба ты возьмешь с собой на корабль.

— Какой корабль?

— Который плавает по воде.

— О чем ты, Генри? Я не желаю разгадывать твои шарады.

Генри Уилсон недовольно поморщился и, наконец, закрыл газету и убрал ее в сторону, свернув несколько раз.

— Мы едем в Америку, любовь моя. Ты будешь играть на Бродвее.

Внутри нее что-то щелкнуло, как часовой механизм при переводе стрелок, и зазвенело.

«Я больше не могу», — отчетливо прозвучало в голове.

— Твоей бульдожьей хватке можно только позавидовать, — Клэр поднялась из-за стола и направилась к выходу.

— Мечты для того, чтобы сбываться, дорогая, — крикнул Генри ей вслед, разбивая ложкой яйцо, сваренное всмятку, как он любил. — А я твой счастливый билет.

Потом она часами металась по комнате, что впоследствии стерлось из ее памяти уже навсегда. Потому что время не существовало для нее, его не было. Была только стена, которую она силилась отодвинуть и никак не могла, пока не поняла, что стену эту построила сама. Из дней, месяцев, лет… Время материализовалось в этой стене. Отделив ее от того, что единственное оставалось важным в жизни.