Бомжиха - [2]

Мы не едим, а в 7.30 провожаем Сашу к метро, которым он едет на работу. Оставляет Эмме 40 рублей. Это 4 злотых. Шаурма стоит 50 рублей, пиво — 20, пол литра самой дешевой водки в магазине — 40. Потом мы проходим более десяти шаги к парапету перед Ленинградской пропустить по стаканчику. Белая Людмила продаёт из сумки водку по 5 рублей за стакан, от которой Эмма становится сине-фиолетовая. В 9.00 Люду сменит Чёрная Ольга, которая будет торговать на парапете 12 часов, а на ночь придёт Рыжая Галина. Банкет работает до 5.30. Потом полчаса перерыва и в 6.00 новый день начинает Людмила. Никто не знает, зачем этот перерыв, но можно себе догадаться, что потребовала его милиция с привокзального отделения, у которой в ту пору своя пересменка. Торговки родные сестры, но старшая Чёрная. Они платят милиционерам дань — 1500 рублей в сутки.

Сестры делают водку из технического спирта, который покупают в 20-литровых бутылях от торговцев на Казанском Вокзале. Водка имеет 20–25 процентов алкоголя, и так в пересчете на проценты дороже чем самая дешевая лавочная, но на Плешке редко кто имеет 40 рублей. Каждая третья выпитая в России бутылка содержит поддельную водку.

ПОМОЙКА

Идём по путям на помойку, где поезда чистятся перед отсылкой в отстойник. Возле нас медленно катит экспресс из Петербурга.

— А ведь должен быть в 7.55 — у Эммы нет часов.

— Сходится — я на это.

— Отходит в 22.11. Это очень дорогой и хороший поезд. "Аврора" с 21.30 тоже. Великолепные вещи оставляют в них люди, но самая лучшая "Красная Стрела" в 23.59. Эти ботинки я достала со "Стрелы", а когда–то попалась с нее целая палка колбасы, курица, а зимой семга копчёная (великолепная рыба из отряда лососевых). С пол метра была.

— Можно было наестся.

— Не очень. Я продала её Чёрной Ольге, они тоже делают бутерброды к водке. Дала мне 50 рублей.

В магазине такая рыба стоит больше двух тысяч. Сестры скупают от бомжей продукты, выгребенные из мусорников.

ПЕРРОН

Перед 9.00 возвращаемся на Ярославский и на перронах в корзинах ищем баклажки, или пластиковых бутылки от минералки, фанты и спрайта ёмкостью 0, 3 литра. Эмма получила от Чёрной Ольги заказ на 20 таких бутылок. Получит за них 6 рублей. Быстрая работа.

Встречаем Людмилу. Отдаём ей спортивные ботинки найденные на помойке, так как ходила на высоких каблуках.

— Смотри — удивляется Эмма. — Она уже 11 лет бомжует и не зачерствела, не охамела. Люди становятся здесь злые. Она нет.

— Я думал, что бомжевание это коллективная жизнь, что советский человек так привык к коллективу, что иначе не умеет.

— Неправда. Многих выбрали бомжевание именно поэтому, что не могли вынести того коллектива. Индивидуалисты. Только та чернОта, или все нерусские, ходят группами. Вместе выпьют, вместе морду кому–то набьют, обкрадут. Скоты, не люди.

Эмма говорит о группе нелегальных иммигрантов, которые оккупируют Плешку в окрестностях Ярославского. Выглядят грозно и такие есть. Это турки–месхетинцы с Ферганской Долины в Узбекистане, приезжие с Армении, Грузии, Азербайджана, Таджикистана

На четвертом перроне Эмма волнуется.

— Родимый перрон — всхлипывает. — В каждую среду и пятницу в 8.43 приходит поезд с Воркуты.

— Ну и что?

— Летит через мой Сыктывкар. Моя соседка Гала из–под седьмого там проводница. Всегда оставляет мне бутылки, пищу, говорит, чего дома слышно.

— А что слышно?

— Айн момент — говорит Эмма и приседает, так как когда на ходу курит, то получает одышку. — Муравьёв развёлся и женился на Елизавете, моей младшей дочери. Так говорила Гала. Я хоть немного успокоилась, хотя его не переношу. Она 23 года, а он на 19 больше. Елизавета жила при матери, а тот к ней лазил, по ночи пьяный стучался, чтобы его впустить, но я его гнала, чтоб возвращался к жене, к ребёнку. А он ходил и ходил, и я не усмотрела. Забеременела от его моя Елизаветка. Потом родилась девочка Лида. А тот всё время лазит и стонет, чтобы его принять. Я не знала, как поступить, его впустила, но не могла с ними жить, чтобы не было какого–то несчастья, исчезла.

— Дети тебя не искали?

— Заявили о моей пропаже. Искали меня по всей России, так позвонила к ним и сказала, что пока Васька не выйдет, должны оставить меня в покое, мать домой не вернётся. Вася сидит под Сыктывкаром в лагере Верхний Чок строгого режима.

— За что сидит? — я спрашиваю.

— За убийство. Семь с половиной лет получил.

— Мало.

— Так за цыгана. Втроём с ещё одним цыганом пили у нас дома, дошло до ссоры, а в коридоре был домкрат автомобильный и одного Вася тем домкратом четырежды в голову. Сам вызвал скорую и милицию. Вася хороший ребёнок. Работящий, а второй сын Вова страшный лодырь, но миловидный, смуглый, высокий. В отца пошёл. А Васька в меня. Такой малый как я, но жилистый. Остался ему ещё год и четыре месяца отсидки, в июле выходит по амнистии по случаю 60-летия великой победы. Вместе мы вернёмся домой, и с моим Сашей решим, что с тем Муравьёвым. Как будет надо, Васька выпроводит.

9.15. Мы голодные и усталые. Имеем 20 баклажек, я хочу их отнести Чёрной Ольге, так как сегодня работаю за переносчика, но Эмма не пропустит ни одного мусорника на четырёх перронах. И в последнем мы попадаем на истинный клад. Кто–то выкинул целый дорожный набор. Тёмный хлеб, вареная колбаса, огурцы (национальный овощ, без которого никакой русский не выберется в дорогу), зелёный лук и почти полная литровая банка кефира.