Бомбейские чудовища - [59]

— Вы желаете отслужить молебен за успех богоугодного дела?

— Молебен? Да, это можно обсудить, но мне хотелось бы самолично услышать от господина Дранкова, что в фильме католики не будут играть православных героев.

— В этом я могу побожиться, — ответил снисходительно усач.

— А главная героиня? — не отступал Фалалей, — разве актриса на эту роль не из Парижа привезена? Разве она не католичка?

Самсон с восхищением смотрел на своего наставника: как искусно он вел разговор, как точно вошел в роль! При слове «католичка» Фалалей размашисто перекрестился, и Самсон последовал его примеру.

— С актрисой все в порядке, — любезный усач, казалось, стремился развеять последние подозрения гостя. — Хоть она и побывала в Париже, но самая что ни на есть православная.

— А не впала ли она в ересь? — забеспокоился Фалалей. — Не прельстилась ли французским соблазном?

Усач с недоумением уставился на церковнослужителя.

— Вы хотите лично побеседовать с актрисой? — спросил изумленный служитель синема, — а разве ваш сан не возбраняет…

— Наш сан богоугодных намерений не возбраняет, — оборвал усача фельетонист. — Где она?

— Приди вы чуть-чуть пораньше, застали бы ее здесь, а теперь вам придется ехать за город, в гостиницу «Парадиз», в Сестрорецком курорте. Впрочем, есть шанс застать нашу звезду в столице. Возможно, она приняла приглашение на ужин от своего поклонника.

— Кто такой?

— Человек вполне достойный, и самое главное — наш, православный. Известный писатель и журналист Гаврила Мурин.

Флиртовцы с минуту смотрели на усача, затем встретились взглядами.

— Православный Синод не допустит надругательства над святынями, — грозно возвестил Фалалей, перекрестил отшатнувшегося в недоумении усача, развернулся на сто восемьдесят градусов и рванул из ателье Дранкова.

Самсон не отставал от него ни на шаг.

Хотя в сараеобразном ателье и было прохладно, но все же значительно теплее, чем за его пределами: во всяком случае, не летел метельный снег, спирающий дыханье в зобу. Журналисты, поперхнувшись ледяным воздухом, плотно сомкнули рты и бросились под ближайшую арку. Найдя место, где не слишком дуло, они остановились.

— Я его убью! — воскликнул с жаром Фалалей, потрясая жертвенной кружкой. — Я давно уже заметил, что он чинит мне препятствия! Вот тебе, Самсоша, еще один яркий пример. Ему было сказано — заниматься спортивным чемпионатом, а он где шныряет? Знает, собака, что я о конкурсе красавиц должен писать, и умыкнул Жозефинку. Вот ответь мне — зачем ему она?

— Ну, может, у них интимные отношения, — нерешительно предположил Самсон, дождавшись, когда отойдет прохожий, возжаждавший опустить в кружку денежку.

— Что? У этого крокодила Мурыча — да с такой красавицей? Со звездой синема? Рылом не вышел твой Мурыч. Нет, это он из вредности и из зависти ставит мне палки в колеса. Сам понимаешь — если моя статья будет без Жозефинки, то гвоздем номера станет его писанина о силачах!

— Вряд ли он дошел до такого злобного умысла.

Фалалей дернулся, напугав до полусмерти бабу в платке, сунувшуюся к нему с копеечкой. Наскоро благословив православную, лже-священнослужитель обрушился на воспитанника.

— Вряд ли! Вряд ли! — шипел Фалалей. — Здесь интуиция должна срабатывать! Говорил же мне Коля Соколов, не было сегодня у него в зале Мурыча, да и дядя Пуд ничего о Мурыче не сказывал. Аналитически осмыслить эти факты можешь? Получается, он весь день за Жозефинкой таскался. Голову даю на отсечение, уже успел напоить ее и небось заманил в свою постель.

— Да ты что! — воскликнул пораженный Самсон. — Он же не эротоман!

— Что ты понимаешь, сопляк? Мы все эротоманы! Или можем ими стать, только бы брату-борзописцу свинью подложить! А ты как думал? Здесь ангелов нет, только шваль болотная.

Самсон, впервые услышав такие слова в приложении к журналистской братии, понял, что друг его и наставник взбешен не на шутку. Однако беседовать им мешали прохожие, ибо, чем яростнее размахивал кружкой Фалалей, чем грознее становился его лик, тем чаще совались с пожертвованиями прохожие, привлеченные обликом попа, в клубах снежных вихрей взывающего из проема арки к совести православных.

— Он специально ее в постель уложил, — продолжил развивать тему фельетонист, когда очередной добросердечный христианин, внеся дань, скрылся за водосточной трубой, — чтобы я до нее добраться не мог ни сегодня вечером, ни ночью, а может быть, и завтра утром.

— Что же делать? — пролепетал Самсон, сунув руки в рукава и притоптывая ногами по мерзлой земле.

— Расчет его циничный, но неверный, — Фалалей яростно сплюнул, — я из чувства профессиональной чести просто обязан его переиграть. Едем!

— Куда?

— К негодяю Мурину! Там мы голубчиков и уличим. И тебе что-нибудь придумаем. Какое-нибудь преступление по страсти.

— Как же?

— Очень просто! — воодушевившийся Фалалей смотрел мимо Самсона в метельную мглу, словно ждал, когда в клубящихся вихрях его творческий замысел обретет конкретные очертания. — Мы ему пропишем по пятое число! Сейчас придумаю. Мотай на ус и запоминай. Мы его проучим!

Молодые люди покинули укрытие и рысцой побежали к саням, на облучке которых сидел сгорбившийся возница, его армяк с поднятым воротником, низко надвинутая на лоб шапка были густо припорошены снегом. У саней они остановились как вкопанные: сивая лошадка, словно узнав их, тряхнула головой, тихонько заржала. Ее влажный, косящий глаз излучал вселенскую печаль. Самсон вцепился в руку друга.