Бомба Гейзенберга - [11]

— Прошу, указал тот дорогу. — Это приватный дом моего брата, — пояснил мужчина. — Мы предпочли встретиться на нейтральной территории.

— Мы?

— Сейчас вы увидите. — Мужчина открыл дверь, ведущую в небольшой салон. — Прошу.

В комнате сидели два старичка. Один за громадным письменным столом, второй на кресле у окна. У одного были седые, пышные усы; у другого — старая, изношенная трубка во рту.

— Господа, позвольте представить... Пан Веремия Шестнадцатый Вишневецкий... — Рука главного охранника Жечипосполитой указала в другую сторону. — Маршалек сейма, пан Юзеф Клеменс Киневич-Пилсудский. Главный научный консультант сейма, пан Альберт Эйнштейн.

Пилсудский пригладил усы.

— Прошу, прошу... Он указал Вишневецкому стул. Его явно беспокоило бедро. На столе перед ним россыпью валялись противоревматические таблетки. Он только что принял две штуки и запил кофе из небольшой чашки. Эйнштейн пока что ничего не говорил. — Чувствуйте себя как дома... Пилсудский говорил с сильным виленским акцентом, водя по сторонам маленькими глазками.

Вишневецкий вспомнил описание Нормана Дэвиса из книжки, описывающей битву в сейме двадцатого года, когда легационисты разбили социалистическую партию. Появляется искушение сравнить его с носорогом: неистребимым, близоруким и непредсказуемым. Как только он добывал для себя поляну, подозрительно поглядывал своими маленькими глазками на всякого потенциального чужака. Если хоть раз был спровоцирован, всегда существовала опасность его новой атаки. Вишневецкий занял указанный стул. Он налил себе коньяку, взял сигару... Дэвис ошибался. Это не носорог. Если бы не усы, Пилсудский, скорее, походил на кобру. На змею с маленькими глазками и головой, поднятой для того, чтобы атаковать. Один его укус был более убийственен, чем атака целой хоругви тяжелых бомбардировщиков...

— Мы обязаны объяснить вам этот необычайный вызов, — с виленским акцентом прошипела кобра.

Езус-Мария... Видеть эти просверливающие глазки и быть его врагом... Похоже, у Пилсудского уже не было врагов. Живых.

Маршалек сейма слегка пошевелился. Он явно не мог справиться с собственным бедром. Похоже, что боль была ужасная, потому что он даже не мог сменить позы. Гремучая змея с ревматизмом в погремушке... Зато ядовитые зубы были в полном порядке.

— Дипломаты накормили вас всякой чушью...

— Знаю. Я должен был жениться на Монике Гитлер.

— Ну да. Это пока что еще актуально... Все же остальные глупости, о которых говорила пани Потоцкая, можете спокойно забыть. — Маршалек улыбнулся, но выглядело это так, словно тигр оскалил клыки, словно скорпион поднял свой хвост, чтобы напасть, как будто бы сама смерть приготовила свою косу... — Нас интересует бомба Гейзенберга...

— Знаю. Я должен добраться до Висбадена...

— Только не повторяйте слов той идиотки, — сказал Пилсудский. — Муж пани Гитлер, шпионящий в Висбадене... Такую чушь могли выдумать только дипломаты.

Эйнштейн вынул трубку изо рта и слегка усмехнулся.

— Я должен быть вашим агентом?

— А вы уже и так наш агент, — ответил Эйнштейн на кошмарном польском языке. — Вы уже выполнили свое задание... Но, как говорила пани Потоцки, не задаром.

— Похоже, я ничего не понимаю.

Пилсудский снова усмехнулся. Господи Иисусе! Словно сама смерть усмехалась. Как будто бы могильщик оскалил искусственную челюсть над чьей-то могилой.

— Проблема вот в чем... Пан Альберт утверждает, что мы изготовим бомбу Гейзенберга даже скорее, чем они. А тогда... Пан Альберт произведет ее для нас...

— Но тогда она должна называться бомбой Эйнштейна? — отважился перебить Вишневецкий. Эйнштейн вдруг рассмеялся. Пилсудский только покачал головой.

— Бомба Эйнштейна уже имеется, — сказал он. — Имеется и уже действует.

— Не понял?

— Видите ли... Немцы смеются над нами из-за того, что у нас все открыто. Повсюду можно зайти, все можно увидеть. А у них полнейшая тайна. Деревенская пекарня является строго охраняемым военным объектом... Что же... Вам известно, что такое принцип неопределенности Гейзенберга. Но никто на свете не знает, что такое вторая теория относительности Эйнштейна! Потому что мы охраняем только по-настоящему серьезные вещи. А не деревенскую пекарню. Мы храним вторую теорию относительности.

— Что такое теория относительности? — спросил Вишневецкий.

— Вы физик. Но вам пришлось бы потратить несколько лет, чтобы это понять.

— До сих пор не понимаю.

— Видите ли, — ужасный виленский акцент едва позволял понять слова маршалка сейма. — Пан Альберт вместе с панами Раевским, Зыгальским и Ружицким сконструировал машину Эйнштейна. В обиходе названную «Энигмой».

— А, знаю... Слышал сплетни. Якобы, какая-то германская машина для шифрования. Пилсудский тепло улыбнулся. Так тепло, как только может смерть.

— Мы распространяем слухи, что это немецкая машина для шифрования. На самом же деле имеется в виду машина относительных реальностей...

— Не понял?

— Машина, которая позволяет нашим агентам проникать в относительные реальности. — Пилсудский глотнул очередную таблетку и запил остатками кофе. — Нас интересует бомба Гейзенберга. Но нам известно, что это двухэтажное устройство с громадной трубой. И как прикажете такое нечто использовать? Подвезти на поезде к вражескому городу? Нет... А не лучше ли выслать агента в такую относительную реальность, где атомная бомба уже имеется? Маленькая, практичная, готовая к применению? Как это сказал бы ваш Раппапорт из «Сортира»... small, friendly, ready to use.