Бомаск - [77]

Борьба начиналась при неблагоприятных обстоятельствах. Ни одного рабочего еще не уволили. Зато рабочие, выделенные для «Рационализаторской операции», «РО», как ее называли, стали даже пользоваться кое-какими преимуществами. Было совершенно очевидно, что АПТО, идя на эту операцию, готово понести известные убытки. Как в таких условиях убедить людей, что тут кроется ловушка?

Миньо изучил и подытожил все материалы о росте производительности труда в условиях капитализма. Старик Кювро привел примеры из своего личного опыта. Пьеретта Амабль написала в конфедерацию профсоюзов и запросила сведения о передвижной выставке американских профсоюзов, прибытие которой приурочивалось, как стало известно, к открытию цеха «РО», а также просила сообщить, как отнеслись к выставке рабочие других текстильных предприятий. Все это была лишь подготовительная работа, и велась она, как мне показалось, довольно вяло.

— За нами никто не пойдет, — сказала Пьеретта.

Было очень жарко. Пьеретта расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Крупная капля пота медленно ползла по ее щеке. Вид у Пьеретты был утомленный.

— Условия для выступления неподходящие, — уточнил Кювро. — Надо подождать, пусть сначала созреет возмущение…

— Вам не хватает доверия к массам, — возразил Миньо.

Красавчик сидел в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, и курил одну за другой свои любимые сигареты.

— Не надо никогда подгонять ребят, — сказал он. — Они только тогда хорошо действуют, когда поймут, что к чему. Вот, например, в сорок шестом году на «Ансальдо»…

— Если они не поняли до сих пор, — перебил Миньо, — значит, вы плохо им объяснили.

— Говоришь ты, словно газету читаешь, — сказал Красавчик.

Пьеретта поднялась и стала возиться у газовой плиты.

— Пойдем, — сказал старик Кювро. — Пусть люди спокойно поужинают.

Но Красавчик ни за что не пожелал меня отпустить. Миньо и старик Кювро ушли.

Когда за ними захлопнулась дверь, Пьеретта снова повеселела. Она сообщила нам о последнем приключении Маргариты — рассказывала она забавно и чуть-чуть зло: впервые я слышал, как Пьеретта сплетничает.

— Маргарита тебе не подруга, — вдруг заявил Красавчик.

Я ждал, что Пьеретта рассердится, но она со смехом сказала:

— Вы послушайте только — говорит, как настоящий муж.

Ужин получился почти роскошный — без вечных консервов и яичницы: был суп и картошка по-савойски. Пьеретта еще до моего прихода поставила ее в духовку «томиться», обваляв предварительно в сухарях.

После ужина Пьеретта стала мыть посуду, а мы с Красавчиком распили еще бутылку вина. Он поделился со мной своими планами. Как только развод Пьеретты будет оформлен, они поженятся и возьмут к себе маленького Роже. На этом, как мне показалось, настаивал Красавчик.

Они проводили меня до ворот поселка. Красавчик был без пиджака, в одной рубашке с короткими рукавами — по итальянской моде.

— Добрый вечер, Пьеретта, добрый вечер, Бомаск, — говорили встречавшиеся нам по пути люди.

Выйдя на шоссе, я оглянулся. Пьеретта стояла, прижавшись к Красавчику и обвив его рукой.

Они помахали мне на прощанье.

3

В конце июля Пьеретта убедилась в своей беременности. Ребенка решили оставить. Красавчик даже мысли не допускал, что может быть иначе. Да и у самой Пьеретты сохранились мерзкие и мучительные воспоминания о визите к некоей особе, к услугам которой ей пришлось прибегнуть еще при жизни с Люсьеном, через год после появления на свет Роже.

В начале августа фабрика закрылась на две недели. Первую свободную неделю Пьеретта провела в Гранж-о-Ване. Ее все время тошнило. Она подходила к зеркальному шкафу стариков Амаблей и подолгу рассматривала свои набрякшие веки и темные круги под глазами. Даже самый пустяковый подъем стал ей теперь не под силу. Она не гоняла на пастбище коров, хотя обещала помочь тетке. Теперь ей хватало сил только на прогулки с сыном. Роже явно предпочитал играть со сверстниками. Он дичился мамы, которая всегда занята какими-то своими делами и совсем чужая. Да и сама Пьеретта не знала, о чем с ним говорить. С сыном она чувствовала себя словно гостья, которую пригласили на бал, а она не умеет танцевать и ей стыдно за свою неумелость.

Два раза были сильные грозы, наутро все луга покрылись пухлыми белыми грибами, будто отсыревшая и теплая земля пошла пузырями. Впервые в жизни Пьеретта с отвращением глядела на родной Гранж-о-Ван.

Сейчас, ожидая второго ребенка, она чувствовала себя беззащитной, словно часовой, которого захватили врасплох и вырвали у него из рук оружие. Она удивлялась — ведь она должна бы быть счастлива. Потом она вспоминала, что почти для всех ее знакомых женщин беременность и материнство были несчастьем, первым шагом к покорности, концом борьбы. «Когда-нибудь все это станет иначе, ведь это уже и стало иначе на одной трети земного шара», — думала она; но она слишком устала, и ей не удавалось, как обычно, связать события своей личной жизни с социалистическим будущим. И Пьеретта порой спрашивала себя, уж не урод ли она.

Сдав на сыроварню молоко, Красавчик возвращался на своем грузовичке в Гранж-о-Ван, но уезжал оттуда с вечера, так как работа его начиналась еще до зари. Пьеретта радовалась, что снова проводит ночи в одиночестве. Было жарко. Она сбрасывала с себя все, даже простыню. Но сон не приходил, читать не хотелось, она впадала в полудремоту, и сразу же ей представлялось, как огромные грибы, заполонившие все вокруг, внезапно начинают бесшумно лопаться; она просыпалась в холодном поту, натягивала на себя одеяло и еще долго дрожала в белом отсвете зарниц. Ее часто мучил один и тот же кошмар; она превратилась в гору, а гора превратилась в нее, Пьеретту. Их обоих подтачивала вода, размывала какая-то жидкость; ей хотелось крикнуть, но ее давила тяжесть лежащей на ней земли и утесов.