Бомарше - [5]

Я почитаю за честь

Быть вашим другом и братом,

Не забывайте меня в своих молитвах.

Ваше письмо доставило мне безграничное удовольствие и избавило от мрачной меланхолии, с некоторых пор одолевавшей меня и делавшей мою жизнь невыносимой, и признаюсь вам,

Что на край света от людей,

Погрязших в мерзостях порока,

Хотел бежать я одиноко,

Чтоб там скончать остаток дней.

В этом послании в стихах, многие пассажи которого граничат с непристойностью, Пьер Огюстен с благосклонностью рассматривал идею женитьбы. Сквозь лица его сестер там проступает портрет женщины его мечты, с которой он хотел бы уединиться:

Мы вместе в праздности проводили бы дни,

А ночи посвящали любви, и да будет так всегда.

А закончил он письмо следующим образом: «Какое безумие с моей стороны писать вам о своих фантазиях. Я не знаю, возможно, я сделал это, будучи уверенным, что вам это будет интересно. И еще эти фантазии, связанные с женским полом! И это пишу я, который должен бы ненавидеть любое существо, носящее юбку и чепец, за все те несчастья, что они мне принесли. Но спокойствие, я вырвался из их лап, и самым лучшим будет никогда больше в них не попадаться».

Совершенно очевидно, что, даже если Керубино и познал первые любовные разочарования в тринадцать лет, данное письмо писал мальчик постарше, уже имевший некоторый жизненный опыт, включая и общение с женщинами. Все говорит о том, что между тринадцатью и шестнадцатью годами Пьер Огюстен набрался опыта в самых разных областях жизни.

В этой связи, во-первых, следует вспомнить о той жестокой игре, в которую он с ранних лет любил играть с сестрами и своими соседями Беланже; это была игра в пародию на правосудие: устраивался импровизированный судебный процесс, и Пьер Огюстен, в чужом парике на голове, уже тогда ощущал себя Бридуазоном. Вот как Жюли описывала эти весьма показательные забавы в одном из своих стишков:

В неудобном кресле

Сидит Карон, словно китайский болванчик,

Изображая из себя судью В парике и брыжах,

Каждый пытается изо всех сил выгородить себя

Перед этим бесчестным судьей,

Которого ничто не может разжалобить.

Которому доставляет удовольствие

Осыпать своих клиентов градом

Ударов кулаком и палкой.

Заседание заканчивалось только после того.

Как со всех были сорваны парики и чепчики.

Уже тогда у этого подростка начали проявляться черты поборника справедливости, черты человека необузданного нрава (за свои вспышки ему придется дорого платить) и черты мятежника, не желавшего подчиняться строгим дисциплинарным правилам: доброта и снисходительность папаши Карона нисколько не мешала ему предъявлять к сыну ряд жестких требований.

«Отец требовал нашего обязательного присутствия на мессе, если я опаздывал и приходил на нее после чтения Апостольских посланий, из моего месячного содержания, предназначенного на карманные расходы и составлявшего четыре ливра, вычиталось двенадцать су, если я приходил после чтения Евангелия, вычиталось двадцать четыре су, а если я появлялся после возношения даров, удерживались все четыре ливра. В результате, я частенько бывал в минусе, и мой долг колебался от шести до восьми ливров».

Несмотря на строгости, касавшиеся исполнения религиозного долга, по своему характеру папаша Карон был человеком скорее богемного склада и довольно снисходительно относился к окружающим, если те вели себя в пределах разумного. Он с пониманием и благоволением относился к артистическим наклонностям сына, но при этом строго спрашивал с него за проступки.

Весь остаток воскресного дня после мессы семья предавалась искусству: барышни Карон пели и играли на клавесине, виолончели или арфе, а их отец сочинял простенькие стишки, иногда он приглашал в дом артистов, и тогда задняя комната его лавки уподоблялась дворцу Рамбуйе. Пьер Огюстен скоро превзошел сестер в мастерстве игры на музыкальных инструментах, вначале он научился играть на гитаре, затем освоил виолу, флейту и арфу. Видя, с какой легкостью сын все это проделывал, отец решил поручить его музыкальное образование профессионалу: флейтист из Оперного театра стал давать юному виртуозу уроки музыкальной грамоты. Пьер Огюстен оказался одаренным учеником и вскоре начал сочинять собственную музыку для песенок, которые Жюли-Бекасс благоговейно записывала в специальную тетрадь. Слова для этих песенок брат и сестра писали по очереди. Однажды Жюли сочинила текст, прославлявший счастливые мгновения их юности и ее дорогого и уже тогда неотразимого старшего брата:

Едва родившись,

Он выказал такой ум И такие способности,

Что очарованные родители

Воскликнули: «Мы произвели на свет

Нового Вольтера».

Однажды, когда он немного подрос,

Мать взглянула на него

И проговорила:

«Ах, мой мальчик, мой дорогой мальчик!

Сколько же удовольствия

Ты доставишь парижанкам!»

Едва достигнув двенадцати лет,

Он уже писал милые стишки

Своим юным возлюбленным.

Он был так хорош,

Что ради него тигрицы

Превращались в овечек.

Но, несмотря на все их прелести,

Он не забывал

Об учебе и музыке

И так преуспел в этом,

Что слышавшие его говорили:

«Это уникально! Он будет первым».

Несмотря на некоторые преувеличения — дань сестринской нежности, это весьма посредственное произведение дает нам довольно точное представление об этом молодом человеке: и пусть ему было еще далеко до Вольтера, но он уже познал терзания Керубино.