Бомарше - [160]

Так как аванса в 500 тысяч ливров ассигнациями было явно недостаточно для приобретения ружей, военное министерство постановило выделить Бомарше для этой цели дополнительные средства, при этом общая сумма кредитов не должна была превысить сумму отданных им в залог ценных бумаг; если бы продавцы не выполнили своих обязательств, Пьер Огюстен лишился бы залога, поскольку государство конфисковало бы его в счет погашения выданных авансов.

В связи с тем, что война с Австрией могла разразиться в любой момент, Бомарше торопился заключить сделку и 7 марта 1792 года отправил в Гаагу одного из своих друзей, бывшего офицера де Лаога, чтобы тот оформил покупку ружей и организовал их немедленную отправку во Францию.

Но Бомарше не учел, что французские чиновники будут вставлять ему палки в колеса. Некоторые сотрудники военного министерства пришли в ярость из-за того, что не они, а Бомарше должен был получить прибыль от этой операции, и всячески тормозили выдачу разрешения на ее осуществление.

Пока все это тянулось, Грава сместили с поста военного министра, заменив его Серваном, а затем министры начали со все возрастающей скоростью сменять один другого, и всего за месяц министерский портфель поочередно побывал у Лажара, д’Абанкура, Дюбушажа и, наконец, при Конвенте, оказался у сына привратника особняка де Кастра гражданина Паша.

Эта министерская чехарда только мешала делу. Правда, когда возникли первые трудности из-за того, что после объявления войны Голландия заявила о своем нейтралитете и наложила эмбарго на все поставки оружия, Бомарше вроде бы нашел выход из создавшегося положения: он сказал, что ружья предназначены для отправки на Антильские острова, где будут использованы исключительно для поддержания порядка в Карибском море.

Голландские министры, которых Бомарше почти уговорил, решили воспользоваться случаем и потребовали увеличить сумму залога за ружья, который не подлежал возврату покупателю в случае, если они попадали во Францию. С этого момента данное дело переходило в компетенцию Министерства иностранных дел, которое возглавил Дюмурье. Бомарше знал его еще со времен поставок американцам, когда будущий министр командовал портом Шербур. Он написал Дюмурье и вскоре получил ответ:

«Я совершенно неуловим, во всяком случае в той же степени, в какой вы глухи, мой дорогой Бомарше. Но я люблю вас слушать, в особенности, когда у вас есть что-нибудь интересное мне сказать. Будьте же завтра в десять часов у меня, поскольку несчастье быть министром из нас двоих выпало мне. Обнимаю вас».

Судя по такой реакции, дело, казалось бы, должно было пойти на лад. Бомарше примчался на назначенную встречу. Дюмурье попросил его составить докладную записку по данному вопросу, Бомарше написал их целых пять, но у министра не нашлось времени, чтобы прочесть хотя бы одну. Как известно, во всех коммерческих делах, в которых участвует государство, решающее слово всегда принадлежит министру финансов. И тут нашему герою опять не повезло: пост министра финансов в тот момент занимал Клавьер, швейцарский банкир, друг Мирабо и противник Бомарше по делу Компании по распределению воды. Все обращения Пьера Огюстена в Министерство финансов так и остались без ответа.

Наступил июнь 1792 года. Прошло уже три месяца с тех пор, как г-н де Лаог отбыл в Голландию. На трибуну Законодательного собрания поднялся бывший капуцин Шабо. Это был давний недруг Бомарше, затаивший на него обиду за язвительные куплеты в свой адрес; до этого расстриги дошли слухи об операции с ружьями, и он заподозрил в нем махинацию с целью нанести ущерб общественным интересам. Выступая перед своими коллегами, он с негодованием обрушился на спекулянта, «который спрятал семьдесят тысяч ружей в каком-то подозрительном месте». В ответ Бомарше в открытом письме поднял Шабо на смех: подозрительное место — это кабинет военного министра, и находятся там не семьдесят тысяч ружей, а всего два, они были принесены туда в качестве образцов товара, предложенного на продажу. Новые хозяева Франции не были чувствительны к иронии, остававшейся для Бомарше любимым средством защиты; экс-капуцина разозлил финал этого открытого письма, напоминавший ему о его прошлом:

«Мне, как всем образованным людям, известно, что монастыри велеречивого монашеского ордена, к коему вы принадлежали, искони поставляли славных проповедников христианской церкви, но мне и в голову не приходило, что Национальному собранию предстоит так возрадоваться просвещенности и логике

Оратора из тех, что средь святых отцов

Звал капуцинами Великий Богослов».

Когда вспоминаешь о том, что менее чем через полтора месяца именно Шабо станет главным вдохновителем событий 10 августа, в результате которых будет сокрушена монархия, понимаешь, что Бомарше играл с огнем. Его публичный ответ бывшему капуцину не понравился народу, и вскоре вокруг его дворца в квартале Сент-Антуан стали собираться толпы возбужденных людей, которые так напугали г-жу де Бомарше и Евгению, что они сочли за лучшее уехать из Парижа и укрыться в Гавре.

Дюмурье, став военным министром и возглавив правительство трех дней, назначил командующим французской армией Лажара: этот последний разобрался в сути дела с ружьями и приказал выдать Бомарше 150 тысяч ливров, чтобы тот смог уладить проблему с голландским правительством. Прожженные бюрократы не захотели выдавать эти деньги Бомарше, сославшись на то, что он не имел патента на ведение подобных операций. Бомарше купил требуемый от него патент за полторы тысячи ливров и потратил на это два драгоценных дня, в течение которых еще один чиновник, некий Провен, нашел повод для очередных проволочек. Все это были бюрократические игры, их единственная цель заключалась в том, чтобы лишить законной прибыли человека, задумавшего и пытавшегося осуществить эту операцию. Бомарше не опустил рук, он добился аудиенции у министров: его приняли Лажар и новый министр иностранных дел, тот самый маркиз де Шамбонас, который, популярности ради, в первые дни революции попросил называть себя не иначе как гражданин Сципион Шамбонас. Оба министра подозревали своего посетителя в финансовых махинациях; они долго расспрашивали его обо всех деталях операции по приобретению ружей, и тогда Бомарше, желая доказать свое полнейшее бескорыстие, выразил готовность отказаться от этого предприятия, но при условии, что министры дадут ему письменный приказ это сделать, дабы никто не обвинил его потом в отсутствии патриотизма. После получения этого приказа он собирался отправиться в Национальное собрание, чтобы заявить там, что так как министры отказываются продолжать операцию по закупке оружия, то он берет на себя смелость поступить так, как считает нужным.