Бомарше - [152]

Дворец располагался в глубине двора: его полукруглый фасад, украшенный арками и колоннами, имел одновременно оригинальный и величественный вид. В вестибюле дворца посетителей встречала копия знаменитой статуи Вольтера работы Гудона.

Внутреннее убранство дворца было еще роскошнее внешнего оформления: кухни, устроенные в цокольном этаже здания, и огромные сводчатые подвалы позволяли использовать всю наземную часть дворца под жилые помещения и залы для приема гостей. Спиральная лестница с перилами из красного дерева, опирающимися на медные стойки, стала символом нового стиля. Просторные покои с лепными потолками и паркетом из экзотических пород дерева расположились по кругу большого зала; свет в этот центральный зал проникал через прозрачный купол высотой в тридцать футов, а стены его были украшены полотнами Юбера Робера и Верне. Особого внимания заслуживала бильярдная с трибунами для зрителей. Каминные доски из каррарского мрамора покоились на кариатидах, вывезенных из Италии.

Семь апартаментов меньших размеров, центральное отопление посредством горячего воздуха, «удобства» на английский манер и прекрасная библиотека дополняли внутреннее убранство этого жилища, обставленного мебелью высшего качества, о цене которой можно судить по тому, что один лишь письменный стол обошелся Бомарше более чем в 30 тысяч ливров; его инкрустированная поверхность радовала глаз разнообразием пейзажей. Злые языки утверждали, будто на этом самом столе нашлось место для выполненной из золота копии домашней туфельки любовницы Бомарше, которую он с благоговением целовал всякий раз, перед тем как взяться за перо.

Сад, окружавший дом вровень с первым этажом, был разбит по английскому образцу с умелым использованием естественного рельефа местности, искусно дополненного рукотворными элементами. Широкая подъездная аллея вела через весь сад к дому, а под землей аллею дублировал туннель, выходивший на улицу Па-де-ла-Мюль.

Особое очарование сада подчеркивали разные изысканные детали: тут было и маленькое озерцо со скользящими по его глади лодками, прячущееся в тени деревьев, и водопад, низвергающийся со скалы, а главное — тут было огромное разнообразие малых архитектурных форм самого необычного вида. Так, в центре сада находился храм Бахуса, окруженный дорической колоннадой, здесь можно было выпить и закусить, а посему на его фронтоне красовалась эта надпись на латыни в стиле макаронической поэзии:

Erexi templum a Bacchus

Amicisque gourmandibus[13].

Китайский мостик был перекинут от храма ко входу в туннель, в подсобном помещении которого был устроен ледник; второй конец туннеля выходил на улицу Амело, туда попадали через зарешеченную арку, на фронтоне которой можно было прочесть:

Этот маленький сад был посажен

В первый год Свободы.

Изобретательность Бомарше как в возведении построек в своем саду, так и в придумывании надписей на них позволяет назвать его далеким предшественником почтальона Шваля. Например, под бюстом Пари-Дюверне была надпись:

Он просветил меня, и я его должник

За то немногое, чего достиг.

Статую Амура украшало двустишие:

Не раз ты нарушал спокойствие семей;

Судьбу счастливую дай дочери моей!

А это наставление было для юной Евгении: на мраморе входных ворот сада она могла прочесть следующий катрен:

Играй, дитя, но не соверши ошибки:

Помни, что первый человек

Взял в райском саду одно лишь яблоко,

И оно стало причиной его смерти.

И наконец, на стене уединенной беседки, где Бомарше любил проводить время, он повелел вырезать строки поэмы, которая навевает мысли о прощании с миром:

Прощай, былое, — сновиденье.

Что утром тает, как туман!

Прощайте страсть и наслажденье.

Любви губительный дурман!

Куда ведет слепец могучий

Наш мир — мне это все равно;

Удача, Провиденье, Случай —

Я в них изверился давно.

Устал вершить я беспрестанно

Свой бег бесплодный наугад.

Терпим и чужд самообмана,

И, как Мартин, покою рад,

Здесь, как Кандид в конце романа,

Я свой возделываю сад.

Буколическим желаниям того, кто отныне подписывал свои письма как «возделыватель сада», не суждено было сбыться; десять лет, последовавших за тем самым падением Бастилии, которое ошибочно считали вершиной его устремлений, стали в ряд самых беспокойных лет бурной жизни Бомарше, а те испытания, что выпали под конец жизни на его долю, превзошли те, что он познал в расцвете сил.

Теперь же силы его были уже далеко не те: он почти потерял слух, а посему не мог быстро и метко реагировать на чужие реплики; мужская сила порой подводила его, а иллюзии таяли. Вот чего он не терял, так это боевого духа, и эта его боевитость, может быть, слегка подыстощившаяся, до конца оставалась основной чертой его характера.

Хотя окончательно Бомарше переехал в свой новый дворец лишь в 1791 году, торжественное его открытие, проходившее под председательством герцога Орлеанского, состоялось, видимо, весной 1789 года, то есть еще до полного завершения работ. Оркестр из лучших музыкантов Парижской оперы исполнял на этом празднике произведения Рамо, Глюка и самого Бомарше, не пренебрегавшего ни одним из своих талантов. Слухи об этом торжестве быстро распространились и привлекли огромное количество любопытных, так что Бомарше, одолеваемый многочисленными просьбами о разрешении посетить его владения, был вынужден напечатать пригласительные билеты, которые рассылал просителям, порой сопровождая их милыми приписками. «Невозможно, мадемуазель, — обращался он к одной шестнадцатилетней девушке, — с большим изяществом попросить о подобной безделице. Как же счастливы будут те, кого вы сочтете достойными исполнить ваши самые сокровенные желания! Мой садик слишком скромен, чтобы заслужить честь вашего посещения, но каков бы он ни был, окажите ему эту честь, украсив его своим появлением».