Большой террор. Книга I. - [11]

Вышинский сделал псевдоученую карьеру на юридическом факультете Московского университета, а затем быстро стал ректором этого университета по указанию партийного аппарата. Позже он был высшим сановником наркомата просвещения и активно участвовал в чистках, проводимых среди научных работников.

В терроре Вышинский участвовал сперва лишь косвенно. Аппаратчики партии и органов его презирали и часто открыто отчитывали. Но оказалось, что он пережил их всех, построив свою карьеру на непрерывной фальсификации и клевете. На автора этих строк, встретившегося с ним в последние годы его жизни, когда Вышинский был министром иностранных дел, он физически и духовно произвел впечатление «крысы в облике человеческом»— избитое сравнение, но в данном случае применимое.

Макиавелли дает несколько примеров, когда настоящие преступники поднимались к управлению государством — как, например, Агафокл Сиракузский. Грузинские коммунисты между собой любили называть Сталина «кинто»— это старотифлисский эквивалент неаполитанского бродяги «лаццарони». Эта тенденция в характере Сталина очень ясно видна в том, как он подбирал приближенных. На процессе 1937 года Вышинский скажет об оппозиционерах: «Эту банду убийц, поджигателей и бандитов можно сравнить только со средневековой „каморрой“, объединявшей итальянскую знать с бродягами разбойниками».[48] В некотором смысле это определение годится для самих победителей.

ПОРАЖЕНИЕ «ПРАВЫХ»

Немедленно после поражения Зиновьева и Троцкого Сталин повернул против своих «правых» союзников. Из них наиболее влиятельным был Николай Иванович Бухарин. Ленин назвал его «любимцем всей партии».[49] Но раньше, в 1916 году Ленин писал Шляпникову, что Бухарин «(1) доверчив к сплетням и (2) в политике дьявольски неустойчив».[50] Бухарин считался умнейшим человеком среди большевиков и очень интересовался теорией. По своеобразной ленинской формулировке, он был «ценнейший и крупнейший теоретик партии», «но его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским».[51] В 1917 году Ленин думал о Свердлове и Бухарине как о естественных преемниках в партийном руководстве, если бы он сам и Троцкий были убиты.[52]

Но уже в следующем году Бухарин руководил так называемыми «левыми коммунистами», боровшимися против брестского мира, и эта борьба в какой-то момент достигла пункта, когда начали строить смутные планы свержения Ленина. Бухарин работал с «левыми» до 1921 года, когда он вдруг стал сильнейшим сторонником НЭП'а — этой позиции он придерживался до своего падения.

Биограф Троцкого и Сталина Исаак Дейчер видел в Бухарине сочетание «чопорного интеллекта» с «артистической чувствительностью и импульсивностью, деликатностью характера и веселым, подчас мальчишеским чувством юмора».[53] Временами Бухарина охватывал сентиментальный, слезливый романтизм — даже по поводу секретной полиции. Троцкий говорит, что «Бухарин был привязан ко мне чисто бухаринской, т. е. полуистерической, полуребяческой привязанностью».[54]

Ближайшим помощником Бухарина был Алексей Рыков — преемник Ленина на посту Председателя Совета народных комиссаров. Рыков работал в руководстве большевистского подполья с самой его организации, но последовательно стремился к компромиссу с меньшевиками. Рядом с Бухариным и Рыковым стоит необычная фигура руководителя профсоюзов Томского — единственного представителя рабочих в Политбюро. Во Бремя революции 1905 года Томский возглавлял один из первых советов — ревельский; позже, в 1909 году, он участвовал, в числе трех делегатов российского подполья, на конференции большевистских руководителей в Париже.

«Правые» бухаринцы привлекли на свою сторону и таких людей, как Угланов, сменивший Каменева на посту руководителя московской парторганизации; вокруг самого Бухарина все росла группа младших по возрасту людей, в большинстве из интеллигенции. В эту группу, по-видимому, входили лучшие умы, какие только имела партия в конце 20-х — начале 30-х годов.

Реальная проблема этого периода заключалась в следующем. Хотя в деревне наблюдалось относительное благополучие, она поставляла в город совершенно недостаточно продовольствия. В 1928 г. в некоторых провинциальных городах и начале 1929 г. в Москве и Ленинграде были введены хлебные карточки. 13 апреля 1926 года, нападая на «левых» в своем ленинградском докладе «О хозяйственном положении и политике партии», Сталин говорил: «У нас любят иногда строить фантастические промышленные планы, не считаясь с нашими ресурсами», и он резко осуждал тех, кто рассматривает «трудящиеся массы крестьянства как чужеродное тело, как объект эксплуатации для промышленности, как нечто вроде колонии для нашей индустрии».[55] Но теперь он начал менять курс, начал проводить политику левых в ее наиболее жестокой форме.

11 июля 1928 года Бухарин имел тайную встречу с Каменевым, организованную Сокольниковым. Краткое содержание разговора, записанное Каменевым, в конце концов стало известным. По словам Бухарина, ему стало ясно, что политические расхождения между его собственным правым крылом и левыми во главе с Зиновьевым и Каменевым были ничто, по сравнению с расхождениями принципиального характера между ними всеми и Сталиным. Вопрос не стоял об идеях, ибо их у Сталина не было. «Если Сталину нужно отделаться от кого-нибудь, он меняет свои теории применительно к данному моменту». Сталин пришел к выводу, что развитие социализма будет встречать все более сильное народное сопротивление. По этому поводу Бухарин заметил, что это будет означать полицейское государство, но Сталина ничего не остановит. По крестьянскому же вопросу Бухарин высказался в чисто партийном стиле, говоря, что кулаков можно вылавливать сколько угодно, но с середняками надо пойти на мировую.