Большой Приз Монте-Карло - [34]

«От чего это может зависеть? Пока я его не вижу в зеркалах заднего вида, поводов для беспокойства быть не должно. Важно лишь одно: не заработать поломку. Если она все же произойдет, лишняя секунда ситуацию уже не изменит.»

Ох… выражение «заработать поломку» на последних кругах я склонял не менее ста раз. Ей-богу, если я выиграю, эта победа будет действительно давшейся потом и кровью.

Проезжая мимо боксов и отправляясь на последний круг, я видел, что мой отрыв от Кастелотти составлял девятнадцать секунд, но еще лучше я видел Шарля Фару, распорядителя гонок, стоявшего перед боксами с черно-белым клетчатым флагом в руках, сигнализирующим об окончании гонки. Когда им станут размахивать передо мной… по окончании круга, это будет означать победу.

Я не знал, какое время показал на последнем круге, наверное, не самое лучшее. Когда я понял, что победа находилась от меня на расстоянии вытянутой руки, я разволновался. Я боялся, что у меня что-нибудь сломается, или меня развернет на одном из масляных пятен. Я опасался тоннеля, где было очень скользко, шиканы, роковой для Аскари.

Мне казалось, что на подъеме к Казино я тащился, просто карабкался по нему. Я был осторожен в поворотах, выводивших меня на набережную, был очень осторожен в тоннеле, был сверхосторожен в шикане. И только когда я прошел ее и оказался на набережной в виду трибун и финишной прямой, меня, наконец, оставили все опасения… Последний километр этого Гран-при я шел словно в темном тонелле, а в конце его с черно-белым клетчатым флагом в руках стоял Шарль Фару, который доставил мне величайшую в моей гоночной карьере радость.

Все, что происходило потом, я помнил очень смутно: объятия, излияния чувств, поздравление принца Ренье, почетный круг, серебряный кубок, огромный венок из цветов и выкрики во славу из толпы, счастливцев, ставших свидетелями триумфа француза.

У меня болели почки, ноги были деревянными, голова горела как в огне, правая рука ныла от боли. Поскольку я был глух как пень – для этого достаточно было на протяжении трех часов слышать рев «Феррари» – на все, что мне, поздравляя, говорили, я лишь глупо улыбался.

В себя я пришел только час спустя, когда сразу же по возвращении в отель смог, наконец, погрузить свое измученное тело в благотворное тепло ванны.

Плескаясь в воде, я начал понимать, что одержал победу. В этот момент я стал до безобразия материалистом, уличив себя в мыслях о куче денег, которые принесет мне мое спортивное достижение.

Насвистывая, я вышел из ванной и увидел на своей постели разложенный… смокинг! Моя жена стояла у окна и, казалось, ее очень занимало то, что творилось на улице. Она подмигнула мне, подошла к шкафу и открыла его.

– Посмотри, – сказала она мне, – я принесла вечерние одежды.

Я был уверен, что в тот момент она подумала, хоть и не сказала этого вслух: «Видишь, я всегда права.»

С некоторым опозданием меня зазнобило, когда я подумал: «Если бы не она, мой смокинг остался бы дома… как бы я выглядел на торжественном вечере сидящим напротив принца Ренье… в спортивном костюме!»

Никогда я не был так счастлив, как в тот вечер, когда смотрел на свой смокинг, разложенный на постели.

Аскари рассказывает о том, как оказался в воде

Аскари необычайно повезло. Когда утром на следующий день я навестил его, он принял меня, сидя в постели и посасывая апельсин. Из его переносного радиоприемника тихо доносилась музыка. Было очень тепло, и Альберто был одет лишь в пижамные брюки. Я убедился в том, что его незаслуженно называли Пингвином.

У него была мощная грудная клетка, борцовские плечи, окруженные мышцами, шея как у быка, крепкие, но не тяжелые бицепсы и предплечья. Короче говоря, он был великолепно сложен и мог бы запросто играть защитником в какой-нибудь регбийной команде. Но он был не пингвином… но великолепным атлетом.

Тут же был и Виллорези. Присутствие старого гонщика с проседью на висках меня не удивило. Все знали, что после смерти отца Аскари, разбившегося в 1927 году во время гонки в Монлери, он стал для молодого Альберто приемным отцом. А позже, когда Альберто вырос и мог уже водить автомобиль, стал для него учителем.

Виллорези, которому вчера, несмотря на пять заносов на масляных пятнах, удалось довести свою «Лянча» до финиша на пятом месте, имел на лице счастливое выражение отца, пережившего страх.

Если говорить об Альберто, то он был в отличной форме. Если бы не небольшой пластырь на носу, никто бы и не подумал, что он попал в такую переделку.

Закричав, он протянул ко мне руки и с гуронским смехом сказал:

– Подойди ко мне, я должен тебя поздравить, отвратительный субъект!

Я ответил ему, сделав вид, что собираюсь уходить:

– Хорошо, если ты так, то я ухожу. Вижу, что выглядишь ты хорошо, и мне этого достаточно, воскресный шофёр.

Альберто покачал головой, состроил рожу и обменялся взглядом с Виллорези, будто хотел взять того в свидетели:

– Искренне рад, что ты выиграл… Даже если в том, что я искупался, виноват именно ты.

– Что ты говоришь?

– Именно так! Представь себе, что уже с 65-го круга у меня были проблемы с тормозами. Каждый раз у меня блокировались оба передних колеса. Было очень тяжело, поскольку в каждом повороте автомобиль стремился стать поперек трассы. И каждый раз я его выравнивал рулем, но неизбежно шел все медленнее и медленнее. Ты слушаешь меня?