Большой, маленький - [34]

При этой мысли он ощутил легкую боль. Он прожил всю свою жизнь, страстно желая недосягаемого, а такая жизнь при известных обстоятельствах приводит к равновесию между разумом и безумием. Он не мог пожаловаться. В какой-то степени все они были здесь изгнанниками, по крайней мере, он разделил это с ними и не завидовал чужому счастью. Наверняка, он не завидовал Тимми Вилли, которая уехала отсюда в город; он не осмеливался завидовать Августу. Перед ним всегда были эти немногочисленные окна — серые и черные, неизменно спокойные, с рамами, открывающимися в этот опасный мир.

Он закрыл папку — при этом пахнуло старой, потрескавшейся черной кожей — и вместе с этим возникало желание отложить новую попытку классификации других фотографий на следующий день. Он мог бы оставить все как было, в разрозненных частях, с аккуратными, но недостаточными пояснениями. Это решение не встревожило его. В своей прошлой он часто пытался переклассифицировать все заново и каждый раз приходил к одному решению. Он терпеливо привел в порядок фотографии и встал, чтобы взять из тайника большую выставочную книгу, обернутую клеенкой. На ней не было никакой надписи, она была ни к чему. Там было множество старых фотографий примерно двадцатилетней давности. Альбом был ровесником старой папке с его первыми снимками. Там были представлены другие его фотографии.

Легче сказать, когда он стал ученым, чем когда он перестал быть им; это был момент, если он был на самом деле, когда его натура дала трещину и предала его и он забросил великое исследование ради… ради чего? Искусства? Разве снимки в клеенчатой книге можно было считать произведениями искусства, а если нет — стоило ли заботиться о них?

Любовь. Разве он отважился назвать это любовью?

Он положил книгу на черный портфель. Вся жизнь прошла перед его глазами в свете потрескивающий и шипящей лампы. Ночной мотылек коснулся своими легкими крылышками белого пламени и упал на стол.

УВИДЕТЬ, ЧТО МОЖНО

В покрытом мхом лесной пещере Дэйдли Алис сказала Смоки: «Он сказал: давай пойдем в лес и посмотрим, что мы увидим. Он подготовил свой фотоаппарат. Иногда он брал маленькую камеру, а иногда большую деревянную с прикрученными ножками. Мы взяли с собой завтрак. Мы приходили сюда много раз. Мы приходили сюда в жаркие солнечные дни и поэтому Софи и я — мы могли снять с себя всю одежду. Мы бегали и говорили «смотри, смотри», а иногда «о, они исчезли», когда были не совсем уверены, что видели что-то где-то…»

— Снимали одежду? А сколько вам было лет?

— Я не помню. Восемь. Может быть, мне было двенадцать.

— Это было необходимо — искать?

Она засмеялась низким грудным смехом, вытянувшись во всю длину, и легкий ветерок ласкал ее теперь тоже обнаженное тело.

— В этом не было необходимости, — сказала она. — Это было просто смешно. А тебе не нравилось снимать одежду, когда ты был ребенком?

Он вспомнил, что он чувствовал тогда: невероятный подъем, свободу, когда сдержанность была отброшена в сторону вместе с одеждой. Это было совсем непохоже на сексуальные ощущения подростков, но чувство было очень сильным.

— О, Оберон не в счет. Он был… я догадываюсь, ну, одним их них. Фактически я предполагаю, что мы делали это из-за него. Он становился, как ненормальный.

— Еще бы! — мрачно отозвался Смоки.

Некоторое время Дэйли была спокойна. Затем она сказала: «Он никогда не обижал нас. Никогда, никогда не заставлял нас делать что— либо. Это мы все придумывали и предлагали, но не он. Мы поклялись сохранить тайну и мы заставили его поклясться. Он был, как дух, как Пан, или что-то в этом роде. Мы приходили в возбуждение от его волнения. Мы бегали кругами, пронзительно кричали и катались по траве. Это была какая-то магия.

— Ты никогда не рассказывала об этом.

— Нет. Не было случая. Кроме того, все знали об этом, кроме мамы, папы и тетушки Клауд, но они никогда ничего не рассказывали. Правда, позже я разговаривала об этом со многими людьми и все они, как и ты, удивлялись. И они спрашивали: «Что, Оберон брал вас в лес, чтобы посмотреть, что можно увидеть?»

Она снова улыбнулась.

— Я догадываюсь, что ему это не давало покоя много лет. Я не знаю никого, кто обижался бы на это. Я догадываюсь, что он собрал все снимки.

— Психологическая травма.

— О, не будь таким глупым.

Он погладил свое обнаженное тело, отливавшее жемчужным блеском в лунном свете.

— Он когда-нибудь видел обнаженное женское тело. Я имею в виду, кроме…

— Нет. Никогда.

— А вы?

— Мы думали, что да.

Она, конечно, была уверена в этом: по утрам они прогуливались наблюдая и ожидая, что их поведут в то место, где они никогда не были, но которое было для них удивительно знакомым, место, где тебя возьмут за руку и скажут: «Мы здесь». А вы должны отвернуться и тогда увидите их.

А они услышат шаги Оберона где-то позади и не смогут показаться или ответить ему, хотя это именно он привел их сюда; но они потом ушли от него и пошли собственным путем.

Софи? Алис?

НО ЭТО ТАК

Летний домик изнутри светился голубым свечением, за исключением той комнаты, где слабо горела лампа. Оберон, нервно и быстро потирая руки, кругами ходил по комнате, заглядывая во все углы и ящики. Наконец, он нашел то, что искал — большой конверт мраморной бумаги, один из многих, что у него были когда-то. В этом конверте ему давным-давно прислали из Франции платиновую печатную бумагу.