Большой, маленький - [2]

Это был самый счастливый момент его жизни.

НЕИЗВЕСТНОСТЬ

До того момента, когда он встретил Дэйли Алис Дринквотер в библиотеке городского дома Мауса, его жизнь была не особенно счастливой; но случилось так, что жизнь предоставила ему возможность ухаживания. Он был единственным ребенком, рожденным во втором браке своего отца, когда тому было уже около шестидесяти лет. Когда его мать осознала, что наследство Барнейбла испарилось, благодаря неумелому ведению хозяйства, и что ей не стоило выходить за него замуж и тем более рожать ребенка, она, в присутствии гнева, оставила его. Для Смоки это было очень плохо — из всех своих родственников он меньше всего знал свою мать; по сути дела она была всего лишь родственницей, чье лицо он едва мог вспомнить, когда стал постарше, хотя он был не таким уж маленьким, когда она бросила их. Смоки в основном унаследовал внешность Барнейблов — от матери ему досталось совсем немногое. Те, кто знали его, говорили, что у него такой же нежный румянец, как и у матери.

Семья была большая. От первой жены у отца было пятеро сыновей и дочерей. Все они жили в каких-то малоизвестных пригородах, названия которых начинались с «ай». Смоки и его друзья не смогли бы отличить их друг от друга. Временами Смоки смущался, разглядывая свою внешность. Среди знакомых считалось, что у отца много денег и никто толком не знал, как он использует их, поэтому его всегда принимали во многих домах. Когда жена бросила его, он решил продать дом, в котором родился Смоки, и со своим маленьким сыном, как бездомная собака, переезжал от одного приятеля к другому и семь дорожных сундуков всегда стояли наготове в его библиотеке. Барнейбл был образованным человеком, хотя его знания были такими слабыми и ограниченными, что как собеседник он не представлял никакого интереса. Его старшие сыновья и дочери относились к сундукам с книгами как к большому неудобству, — для них это было равнозначно тому, чтобы стирать чужие носки вместе со своими собственными.

Уход жены не сделал Барнейбла менее жизнерадостным, однако в нем появилась некоторая замкнутость; его старшим детям казалось, что сначала он как бы слился с их собственными семьями, а потом внезапно исчез из их жизни и его существование таило в себе все больше неизвестности. Только Смоки он мог передать этот дар, которым он владел — свои знания. Смоки не имел возможности регулярно посещать школу, так как они часто переезжали, а к тому времени, когда они обосновались в одном из городков, Смоки был уже слишком взрослым, чтобы ходить в школу. К шестнадцати годам Смоки знал классическую и средневековую латынь, греческий язык, основы математики, умел играть на скрипке. Он прочитал несколько книг в кожаных переплетах из библиотеки своего отца, мог более-менее правильно прочитать наизусть сотню-другую строк из Виргилия, писал каллиграфическим почерком.

Его отец умер сморщенным, ссохшимся старичком, казалось, что все свои жизненные силы он передал сыну. Смоки продолжал скитания еще несколько лет. Ему было очень трудно получить работу, так как у него не было диплома. Наконец, ему удалось устроиться на какие-то курсы в захолустном районе, он научился печатать на машинке и получил работу клерка. Он долго жил в трех разных пригородах и в каждом его родственники называли его разными именами — его собственным именем, именем его отца и Смоки, и это последнее имя очень подходило ему, так как он жил то в одном, то в другом месте, испаряясь незаметно, как дым. Смоки никогда не знал, что его отец был бережлив, но когда ему исполнился двадцать один год, он получил неожиданный сюрприз — небольшую сумму денег. Смоки сел в автобус в сторону Города и как только за окнами промелькнул последний дом пригорода, он забыл все те места, где жили его родственники, а заодно и самих родственников. Спустя много лет он с трудом вспоминал их лица. Очутившись в Городе, он с удовольствием окунулся в городскую жизнь и растворился в ней подобно каплям дождя, падающим в море и исчезающим в набегающих волнах.

ИМЯ И НОМЕР

У него была комната в доме, который принадлежал когда-то приходскому священнику очень старой церкви. Эта церковь, правда, заброшенная и варварски разрушенная, стояла и теперь позади дома. Из своего окна он мог видеть и бывший церковный двор. Утром его будил шум машин — он так и не смог научиться засыпать под звуки уличного движения, так же как и под перестук колес утренних электричек — и он шел на работу.

Он работал в просторной светлой комнате, где малейшие звуки уходили в потолок и возвращались эхом, гулко отскакивая от стен. Если кто-нибудь кашлял, то казалось, что кашляет потолок и извиняется с закрытым ртом. Весь день Смоки водил по строчкам увеличительным стеклом, разбирая мелкий шрифт, рассматривая каждое имя, служебный адрес и номер телефона, делая красным карандашом пометки на просмотренных карточках и складывая их стопками одна на другую. Этих карточек ежедневно набирались целые кипы…

Поначалу имена ничего не значили для него, впрочем также, как и телефонные номера. Единственное различие в именах было случайное, но неизбежное распределение их в алфавитном порядке. Если какой— нибудь идиот все же допускал ошибку, она так и вводилась в компьютер, а Смоки платили за то, что он находил и исправлял ошибку. То что компьютер мог допускать ошибки не так поражало Смоки, как странная глупость машины: например, она не могла отличить, когда сокращенное слово означает «улица», а когда «святой», поэтому иногда адрес выглядел так: Седьмой Святой гриль-бар или Церковь Всех Улиц. Так проходили недели и Смоки, чтобы чем-то заполнить вечера, прогуливался по Городу /не зная о том, что люди обычно сидят дома с наступлением темноты/, он начал знакомиться с улицами и переулками, с окрестностями, с барами и автобусными остановками. Постепенно названия, которые мелькали перед ним сквозь увеличительное стекло, начали обретать реальность; люди, которые перекрикивались через улицу из тесно стоящих многоквартирок, стояли на автобусных остановках и спорили с кондукторами и молоденькими продавщицами — все эти люди проходили перед ним на страницах регистрационной книги; да и сама книга напоминала ему теперь эпической поэмой городской жизни с ее трагедией и фарсом, она была так же переменчива и полна драматических событий. Он узнавал вдов с древними датскими именами, которые, как он знал жили на больших улицах в домах с высокими окнами. Их мужья были управляющими недвижимостью; их сыновей обычно звали Стил или Эрик и жили они в Богемских пригородах. Он читал об очень большой семье, в которой все носили древнегреческие имена. Семья занимала несколько зданий в зловонном квартале — он однажды проходил там. Он знал людей, чьи жены и дочери-подростки имели отдельные телефоны и болтали со своими любовниками, пока их мужья и отцы вели многочисленные переговоры с различными финансовыми фирмами. У него вызывали подозрение люди, которые использовали только свои инициалы или неполное имя, потому что это, как правило, были или кол еры или адвокаты, которые открывали конторы для ведения дел в том же доме, где они жили, иногда это могли быть полицейские или работники пожарной охраны, которые занимались продажей подержанной мебели. Он узнал, что почти каждый житель по имени Синглтон или Синглтери обычно селился в довольно мрачной северной части города, где мужчины обычно носили имена последних президентов, а женщины любили к своим именам добавлять гордое «миссис» — он представлял их всех — больших, темнокожих, румяных в небольших комнатках с многочисленными детишками. Имена и номера, написанные мелкими буквами, казалось, рассказывают ему свои истории. Смоки слушал, смотрел в свою карточку и поворачивался, чтобы отложить ее в растущую стопку. Клерк, сидящий рядом с ним и просматривающий карточки, тяжело вздохнул. Потолок кашлянул, потом громко засмеялся. Все, сидящие в комнате, подняли головы.