Большой хитрец - [3]

Он на миг прервался и снова задышал тяжело. Его хохоток уже выводил из себя. Да что уж, этот человек и вправду был ненормальный: какие-то зубы да подбородок, как будто другого не знает... Уйти бы действительно, попрощаться. Но что-то меня удерживало, не отпускало. Я почувствовал даже жалость к нему, даже жалость... Еще минуту назад ничего не было, а вот сейчас взяло в плен, и в этот миг опять отвлек его голосок:

- Но что значит подбородок? Это чепуха, мелочь жизни. Самое главное, конечно, усы и моя борода. Вам нравится моя борода?

- Конечно! - вырвалось у меня.

- Ну-ну. Если врете, все равно приятно. За эту бороду меня в санатории прозвали Дон Кихотом. Вы читали про него книгу? Большой хитрец был, притворец. С мельницами сражался, а был всех умней.

- Значит, вы любите книги?

- Стыдно, коллега. Я же работал в школе, там книги как воздух. А сейчас я читаю меньше и книгам не верю. В книгах одно, а жизнь совершенно другая. Вот возьмем, к примеру, нашу тетю Гутю, вашу соседку. Она в школе у нас техничка, все ее уважают. Однажды газета про нее написала и поставила заголовок: "Большая судьба". Какая судьба, если Гутя наша почти полуграмотна и денег не знает? Наложат ей кучу медяшек, и Гутя на седьмом небе. Чем больше куча, тем больше счастья. И все детки ее от разных отцов. Это же грех какой, не замолить никогда. А газетка сделала из нее святую. Так и в книгах бывает, жизнь-то правда другая. А может, и злой я сейчас, так что не верьте...

- А я все равно поверю...

Я еще хотел что-то добавить, но сзади раздался сильный шум - из переулка выкатила машина. Ее звуки почему-то напугали Николая Поликарповича, и он стал прощаться:

- Заговорились мы с вами, время-то к вечеру. Скоро коровки с лугов придут, а мы с вами болтаем. Так что до завтра.

- До завтра, - ответил я тихо. А через секунду я уже видел его спину. Шагал он медленно, тяжелая обувь застревала в пыли, ему было трудно. Я почему-то ждал, что он оглянется и помашет рукой. Но нет, не случилось. И сразу же на меня напала тоска...

Она и ночью не прошла, эта тоска. К тому же заболело сердце. Я поднимался с кровати и пил лекарство, его горечь совсем не ощущалась, точно я пил воду. А потом в моем окне встала луна. Она сияла так сильно, так ярко, точно это было в кино или на картине художника. Это сияние было тягучее, обволакивающее, оно постепенно добиралось до глаз моих, до лица, потом так же медленно отступало. И везде была тишина, даже собаки не лаяли, наверное, их тоже смущала луна. Наконец под утро я задремал и сразу почувствовал, что в комнате не один. Но почему? Отчего? Я ведь не слышал ни чужого дыхания, ни голоса, просто душа моя обнаружила чье-то присутствие и, обнаружив, приготовилась к худшему. Сразу стало неспокойно, даже тревожно; показалось, что кто-то подошел к двери и взялся за ручку. Но проходили секунды, минуты, а дверь молчала. Я лежал с закрытыми глазами и приготовился засыпать. Так бы, наверное, и случилось, но меня опять настиг лунный свет. Вначале он дотронулся до подушки, затем дрожащая светлая полоса легла на волосы и на щеки, потом коснулась ресниц, и в тот же миг я открыл глаза. Открыл и вздрогнул: сверху ко мне по той дрожащей полоске шел человек. Я еще не видел ни лица его, ни одежды, но все равно чувствовал, что он - ко мне, только ко мне. А потом он наклонился надо мной, задышал и вдруг я узнал его, догадался: это же дед Василий! Ну конечно же, это он, я уверен, я это знаю - кто же еще! Ведь столько лет он смотрел на меня с фотографий... Столько лет! А вот теперь решил навестить. А потом он о чем-то спросил меня, наклонился всей грудью - я сразу почувствовал земляной кисловатый запах, - и мне стало страшно, но я даже не пытался его оттолкнуть, защититься, а он надвигался все ближе и ближе, и тогда мне захотелось заговорить с ним. но мое желание не сбылось. Я только открыл рот, вдохнул в себя воздух - как он сразу же оборвал меня: "Нехорошо, миленький, нехорошо. Ты же не ищешь меня, не приходишь..." Я хотел возразить ему, но он снова прервал: "нехорошо, миленький, побойся Бога..." А чего мне бояться, за мной нет никакой вины, заволновалась душа. Но это волнение было бессловесное, слабое и не вышло наружу. А потом он заговорил снова, заговорил уже спокойно и рассудительно, изредка подкашливая и вздыхая. Эти вздохи и кашель мне кого-то напомнили, но кого же, кого?.. И тут дошло до меня, накатило: это же Николая Поликарповича голос, это его вздохи и кашель! А потом я узнал и глаза его, и серые щеки, узнал и белый пушок на висках, и бородку. Но как это, как: я только что видел деда - и вот уж надо мной другое лицо и другие глаза? Как странно это, чудесно. И только об этом подумал, как опять появился дед Василий, именно он, я не ошибся. Но и это длилось недолго - и вот уж оба лица стали сливаться в одно, истончаться, а потом и вовсе исчезли, оставив после себя лишь светлую дрожащую полоску, которая и называлась лунным светом. Но все это я уже слышал и чувствовал, наверное, во сне...

А на другой день я поднялся бодрый и светлый. Ничего еще не случилось, а мне было хорошо, будто я дождался какого-то праздника и это счастливое, светлое будет навечно. Со мной такого еще не бывало, и я даже серьезно подумал, что меня во сне подменили, заколдовали, а кто это сделал - не знаю... А через час мне принесли письмо от жены. Она писала о нашей городской родне, у которой гостила, и о том, что скоро привезет ее покупаться, позагорать у Тобола... После этого письма мне стало еще лучше, счастливей, и я сам решил сходить на речку размять свои кости. И только собрался, как в дверь постучали. Странно, что не залаял Дозор, еще успел подумать я, но в эту минуту со мной уже говорили: