Большой Хинган - [2]

Андрей вымыл котлы, налил их водой, изрубил на щепы несколько досок, которыми запаслись еще при разгрузке из вагонов. Разводить огонь под котлами было рано. Не зная, как убить время, ефрейтор принялся начищать песком медали «За отвагу» и «За взятие Кенигсберга».

В армейскую роту воздушного наблюдения, оповещания и связи, сокращенно ВНОС, Андрей попал из пехоты после госпиталя. Еще под Витебском, в конце сорок третьего года. Его оставили на РП — ротном посту, располагавшемся неподалеку от штаба армии. Хотя и во втором эшелоне, следовательно, почти в безопасности, жить на РП было не легко: заедали строгая дисциплина и обилие начальства.

Бывший пехотинец решил убраться из этого непривычного «рая». Посты ВНОС стояли по всей передовой, на участке, занимаемом армией. Там вакансии открывались часто — передовая есть передовая. Однако требовались туда специалисты — радисты и наблюдатели.

Зрение, слух и память у Андрея оказались отменные. Он начал изучать все, что должен знать и уметь наблюдатель. По едва слышимому шуму мотора определить, чей самолет, его тип, каким курсом и на какой высоте летит; по кончику силуэта крыла или фюзеляжа то же самое определить зрительно… Через три месяца Андрея послали на пост сержанта Ниязова, где за день до того мина накрыла одного из наблюдателей прямо в акустической яме.

Нелюбовь к строгой тыловой дисциплине — это, конечно, была не главная причина того, что Андрей постарался удрать с РП. Главной была другая: желание более непосредственно участвовать в боевых действиях.

Андрея всякий раз осыпала дрожь восторга, когда он из своей ямы кричал такое, например: «Шесть Ю-87; курс сто двадцать, высота две тысячи метров!» Он знал: радист в считанные секунды отстучит ключом «взд»; тотчас сигнал услышат на ближнем аэродроме — и в воздух ринутся «ястребки»-перехватчики; тотчас зенитчики облепят орудия и закрутят ручки, поднимая грозные стволы; тотчас оперативный дежурный на ротном посту проложит курс вражеских самолетов на карте, доложит о них штабам, оповестит тылы… И никуда уж стервятникам не спрятаться, шабаш им или пусть показывают пятки!

Начистив медали, Андрей убрал их, зевнул так, что щелкнуло в скулах. В лагере было безлюдно. Посты выехали в степь на учения: новый рельеф местности, стало быть, другие условия видимости, распространения звука, радиосвязи…

Андрей подошел к одной из оставшихся автомашин, сел за руль.

До войны он успел год поработать запальщиком в Ачинске, в угольном карьере. В бригаде подрывников парни подобрались, как говорится, прошедшие огонь и воду, все старше его. А он тогда был застенчивым, готовым всем и каждому услужить. «Мамкиной радостью» называли его парни, Не ужиться бы ему в бригаде, если бы он, помучившись, не нашел верной линии поведения: стал заносчивым, нет-нет и отмочит что-нибудь на глазах у всех. Надо было сломить себя: его заработок в семье был не лишним. Мать-то растила его и девчонок-погодков одна… Конечно, дома он сбрасывал с себя напускную браваду, как грязную одежду. Но привычка «показывать себя» на людях осталась, въелась, как угольная пыль. Доказательство тому — вот оно: сидит без ремня…

Теперь, готовясь уйти на «гражданку», решил сменить специальность. Ну их к черту, взрывы, опротивели за войну. Простясь с солдатской одеждой, он будет жить тихо, спокойно, мирно. Дом у них большой, хозяйство наладит. Лучше всего стать шофером, возить по сибирским трактам грузы. Можно иногда и скалымить, на карманные расходы.

А главное: хорошо это — ездить, возить. Еще в детстве мечталось…

Он почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. И сразу догадался кто. Хотя ротный пост тоже поехал в степь, двух радисток, Прохорину и Юршину, начальник связи старший лейтенант Расцелуй-ко оставил с маленькой радиостанцией в расположении роты.

Андрей, не поворачивая головы, покосился вправо, влево… Ага, вот откуда за ним ведут наблюдение. Неподалеку из старого окопчика торчал прутик антенны с венчиком из узких пластинок. Над бруствером маячила голова, повязанная светлым платочком. Долетал негромкий смех. Наверно, смеются, черти, над ним, арестантом!

На ротном посту было два отделения девушек-связисток.

От них Андрей старался держаться подальше. Разбитной, находчивый, веселый в мужском кругу, перед девушками он робел, как школьник. Порою ненавидел себя за эту робость, но справиться с нею не мог. Особенно, когда дело касалось ротных связисток. Все они были москвички, на каждом слове у них «ах Лемешев, ах Козловский» — попробуй с такими поговори.

— Кречетников!

Андрей вздрогнул. Возле открытой дверцы кабины выросла минуту назад выглядывавшая из окопчика Нина Юршина. Словно и не солдат: в платочке, в кофточке без рукавов. Сняла гимнастерку, пока нет начальства. Синяя юбка и аккуратные сапоги тоже как невоенные. Карие глаза смотрят приветливо, но в них затаились бесенята.

— Открой, — попросила девушка, протянув темную бутылку с золотистым колпачком на горлышке.

Андрей взял бутылку, взглянул на немецкую этикетку: апельсиновый сок. Насмешливо, чтобы скрыть смущение, сказал:

— Долго же берегли! Небось на свадьбу?