Большой Гапаль - [6]

— Вы могли бы претендовать на самую лучшую партию, на самое большое богатство, самые изысканные драгоценности.

— Отец мой, разве есть партия лучшая, чем Бог? Драгоценность изысканнее, чем Большой Гапаль?

— Вы говорите, как ваша тетка, вы размышляете, как моя сестра, вы наделены врожденным благородством Аббатисы.

Она одержала победу. Когда карета подъехала к парижским заставам, будущее ее было предрешено: она станет аббатисой после Софии-Виктории де С., сотой аббатисой семейства, управляющего монастырем со дня его основания. У Эмили-Габриель был восторженно-исступленный вид, как у монахини, которая вдруг осознала, что только что опустившаяся на каменные плиты решетка больше не поднимется никогда.

Проезжая по Парижу, она опустила глаза. Уже почти заточенная в теткиной обители, она не хотела появляться в доме отца — столь велико было ее нетерпение скорее оказаться в монастыре. Стоило большого труда разъяснить, что ей не пристало вступить туда, как обыкновенной девочке, и ее приход следует обставить как можно более торжественно. Поначалу они предполагали провести ее через калитку, к которой в тяжелые, голодные годы подкидывали брошенных детей. Но Герцог отверг это предложение. Столь оригинальное появление вовсе не обязательно приведет его дочь к триумфу, который ее ожидал, и в запасах сестринского сострадания он отнюдь не был уверен. Она, вне всякого сомнения, отвергла бы ребенка, вошедшего через такую крошечную дверь. София-Виктория слишком явно давала понять, что не испытывает склонности к милосердию. По ее собственным словам, она представляла ее в виде женщины, которая дает грудь в лучшем случае младенцу, в худшем — старцу. Слава богу, заключала она, я для этого не создана.

Герцогу представлялось событие совершенно исключительное, что-то вроде триумфального шествия — в этот мир, который, строго говоря, миром вовсе не был, — столь восхитительного, что так появляться, казалось, должны были лишь сказочные феи. Ему вспомнилось, что в расписном потолке спальни Аббатисы имеется некое тайное устройство, установленное Береном-старшим, тем самым, кто являлся распорядителем королевских празднеств и познал настоящий триумф с «Королевой Ночи». Обнаружив его когда-то давно, в дни их юной прелести и прелестной юности, брат и сестра довольно много развлекались с его помощью. Герцог помещал туда всякие сюрпризы: клетку с попугайчиком, юного пажа, редкостную книгу, непристойную картинку, которые ровно в полночь, с двенадцатым ударом часов, спускались в комнату Аббатисы; таким способом он желал ей спокойной ночи.

С помощью привратницы Эмили-Габриель поместили в золоченую клетку. Одета она была в простую рубашку из эпонжа, доходящую до колен, к ней были прикреплены два маленьких белых крылышка. В пальчиках она крепко держала колчан со стрелами, среди которых было и перо господина де Танкреда. Начался ужин, который Герцог давал в честь сестры и на котором присутствовали несколько монахинь ее капитула, а также люди Герцога, представленные его соперниками по турниру, согласно тайному приказу, удивившему многих в этом мире.

— …Так значит, мой брат, — говорила Аббатиса, — это ваш прощальный ужин?

— Прощальный, Мадам, я уже отслужил свое и теперь прошу вашего позволения удалиться из истории, в которую я едва вошел.

— Женщина?

— Как можно? Вы же прекрасно знаете, в моей жизни была только одна женщина — вы, но мне уже тридцать лет и мне необходима война.

— Кто меня защитит, если не вы?

— Ваша гвардия, Мадам.

— Кто же будет ею командовать?

— Самый юный из нас, — ответил он, указывая на покрасневшего господина де Танкреда, — он уже явил доказательства своей преданности.

— Месье, — сказала Аббатиса, обращаясь к господину де Танкреду, — вы согласны стать моим капитаном?

— Почту за честь, Мадам!

— Сколько вам лет?

— Четырнадцать, — ответил господин де Танкред, добавив себе лишний год.

По окончании ужина небеса разверзлись, на стол опустилась клетка и остановилась там. Две голубки, привязанные к решетке, улетели, и клетка открылась. Эмили-Габриель преклонила колени посредине стола, скрестив руки на груди, склонив голову в сторону Аббатисы, окруженная восторженными восклицаниями. Она сразу узнала свою крестную, та и не могла быть другой. Разве это не она сидела рядом с Герцогом рука об руку, отмеченная неслыханной красотой. Но дело было не в одной лишь красоте. На груди у нее сверкал Большой Гапаль, он был еще прекраснее, еще ярче, чем можно было представить себе по рассказам.

— Я и не знала, что дети падают с неба, — сказала Аббатиса.

— Только в нашем семействе, — ответствовал Герцог, пожимая плечами. — Священник, произнося пожелания, надевает венец на мать, а братья отдают детей на воспитание своим сестрам-монахиням. Именно так религия, служа тайному беспорядку любви, укрепляет семейный порядок.

— Подойдите, племянница, мы посмотрим, ангел вы или амур.

София-Виктория явила взору собравшихся, которые сидели, затаив дыхание, безукоризненное изящество маленьких ножек. Они были такими крошечными, такими пухленькими, такими белоснежными, а между пальчиками виднелись трогательные розовые полоски, чистоту линий еще больше подчеркивали миниатюрные перламутровые ноготки.