Большой Гапаль - [23]

— Мать моя, как вы меня пугаете!

— Не бойтесь, Дочь моя, у меня есть охрана, сейчас она распущена, но она вооружена. Полагают, что я выбираю возлюбленных юных и сильных, а воинов беру лишь отважных и опытных. Женщина не должна думать о мужчинах таким образом, это Коадьютор меня заставляет… Впрочем, не только он, — добавила она, устремив на Эмили-Габриель свои восхитительные глаза, — но и вы тоже. С тех пор, как вы здесь, я чувствую себя подобной вам, умиротворенной и невинной, страсть к мужчинам оставила меня. Я люблю цветенье вишен и смотрю за полетом ласточки, молюсь, читая по складам письма… Мне кажется, я помолодела и стала не старше вас.

Возможно, я вновь стану расти, как дерево с отрубленной верхушкой, и когда вы почувствуете влечение к мужчинам, мое к ним влечение расцветет опять. Но все будет не так, как теперь, когда я вдыхаю ваш рот, и для меня это больше, чем наслаждение, ибо когда мои губы прижимаются к вашим губам, это больше, чем страсть, это гармония.

Вокруг Аббатисы наметилось заметное оживление: Панегирист, погрузив локоть в чан, отметил, что вода, вместо того чтобы охладиться, еще больше нагрелась. Вот почему прохладную ванну рекомендуют принимать, отринув все заботы, иначе беседа может изменить температуру воды.

— Мадам, вы сейчас покраснеете, — воскликнул Панегирист.

— И что с того? Ну сварюсь, как рак, вам-то что, Месье, ваше дело все записывать!

— Ваша охрана, Тетя, — вмешалась Эмили-Габриель, — это та самая, которую вы понарошку отдали под командование господина де Танкреда?

— Та самая.

— Откуда она взялась?

— Из времен несчастий и катастроф, — отвечала Аббатиса, — когда женщины не могли чувствовать себя в безопасности нигде, даже в святых местах, самых отдаленных и недоступных. Их добродетель подвергалась опасностям самым жестоким, их подстерегало коварство самое изощренное, предательство самое неожиданное. Не имея никакой поддержки, покинутая, так же, как и я, Церковью и Королем, в полном отчаянии одна из наших теток…

— Блаженная Марго, аббатиса де С., — поспешил уточнить Панегирист.

— …с Божией и ангельской помощью наняла и снарядила свое собственное войско. Она призвала туда дворян, которые, ввиду окончания всех войн, нигде больше не могли проявить своей готовности к самопожертвованию и любви к оружию, по причине слишком высокого положения той, кому они только что служили. Наподобие рыцарей прежних времен, они жили в миру, давали аббатисе обеты целомудрия и повиновения лишь на годы своей юности, после чего имели право вступить в брак. Их достоинства были столь хорошо известны, что подобное решение опечалило всех дам, которые, видя их юность, красоту и благородство, не могли утешиться при мысли о том, что для них они потеряны.

— Продолжайте, Тетя, — умоляла Эмили-Габриель, — вы возбуждаете меня, вы как раз и являете свидетельство преимущества истории над романами, жизни над сказкой!

— Они находились у ног Марго де С. подобно тому, как Рыцарь Печального Образа был распростерт у ног своей Прекрасной Дамы, именно так любили в те времена, пронизанные ностальгией, любовью и отвагой. Они защищали свой монастырь, стоявший в ту пору еще в чаще леса, как если бы это была дарохранительница или ковчежец. Они могли перемещаться повсюду, как снаружи, так и внутри, свободно входили в комнаты, дабы при необходимости прогнать притаившегося врага или застать тайного возлюбленного. Они несли караул даже в самой часовне, всегда готовы были обнажить шпагу, отражая беспорядочные нападения противника, расстраивая козни какого-нибудь принца, желавшего похитить девушку, а порой и замыслы самодовольного щеголя, назначившего любовное свидание в монастырском винограднике.

— Как должны были быть счастливы монахини, Тетя!

— Они и были счастливы. С тех пор как молодые дворяне их охраны стали жить при монастыре, монахини, похоже, почувствовали себя гораздо лучше; никакого ощущения тревоги, никаких недомоганий, никаких дурных сновидений, напротив: отменное девичье здоровье, свежий цвет лица, как у крестьянок, прекрасный аппетит, глубокий сон. К тому же наша тетя Марго с радостью отметила, что и при богослужении они стали гораздо усерднее, более ревностно молились. Эти господа принесли умиротворение и покой особам, которых постоянно терзал страх осады, нападения, изнасилования и которые с пеной у рта порой бились в припадке и казались одержимы дьяволом, причем самого дьявола они боялись меньше, чем мужчин.

— А, понимаю, — произнесла Эмили-Габриель, — подобное лечат подобным.

— Вот именно, Племянница, — продолжала Аббатиса, — итак, мир был восстановлен, вернулось изобилие, никто более не помышлял об уходе, такое положение устраивало всех. Зимой задавали балы, монахини и дворяне рука об руку выступали в величественной паване. А летом они отправлялись к ручью и там играли в мяч или под покровом листвы разыгрывали очаровательные пасторали, что считается обычно мирскими утехами.

— Рай, — произнесла Эмили-Габриель, — мужчина, примирившийся с женщиной, святая Ева возле Адама, София-Виктория возле Сезара-Огюста.

— Спасибо, мой Ангел. Монастырь пользовался такой известностью, что многие молодые люди мечтали поступить туда на службу. Отцы приводили сыновей и смиренно просили аббатису зачислить их детей в отряд охраны. Но вы же знаете, на что способна зависть и какую ненависть вызывает в некоторых людях чужое счастье. Начались всякие интриги, козни, заволновались самые высокие инстанции. Объявив эту ситуацию непристойной, гвардию разогнали, и по сей день она пребывает под запретом. Но самым худшим были гнусные памфлеты, издевки, скабрезные рисунки, высмеивающие Марго, они составили ей грязную репутацию, которая и по сей день оскверняет ее память, отчего сделалось невозможным ее причисление к лику блаженных.