Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников - [8]

— Ты упомянул перед этим, что в Польше не осталось никаких документов.

— Это верно. Но эти документы находились совсем не в Польше, а в Вене, столице Австрии. Дело вот в чем: перед первой мировой войной, когда Маркус Левинский уехал в Америку, его родной городок был еще частью монархической Австро-Венгрии и находился на территории ее провинции Галиции. Левинский и его братья были, таким образом, австрийскими подданными, и оба младших брата действительно добровольно пошли служить в австрийскую армию. Поэтому их смерть официально зарегистрирована и может быть подтверждена с помощью сохраняющихся и поныне военных архивов в Вене; между тем их родной городок после второй мировой войны отошел к новой Польской Республике. В октябре 1939 года оккупированная Германией Польша была расчленена; западные пограничные ее области, в том числе места, где жили Зелигманы и где родился и вырос Маркус Левинский, отошли к германскому рейху, в то время как Краков и срединные земли Польши были объявлены «генерал-губернаторством» и рассматривались гитлеровцами как своего рода колония. Сейчас этот городок входит в Польскую Народную Республику.

Он махнул рукой, что должно было для его племянника обозначать примерно следующее: сам понимаешь, что при таких обстоятельствах абсолютно не имеет смысла пытаться разыскивать там какие-либо официальные списки и документы.

Хартнел кивнул.

Но пока мистер Клейтон вынимал из ящика толстую папку с надписью «Дэвид Зелигман (притязание на наследство Маркуса Левинского)» и вкладывал в нее последнее письмо, поступившее из Мюнхена, Хартнелу пришла в голову новая мысль:

— А почему, собственно, наш клиент считает, что картина сейчас еще где-то существует и может быть разыскана? Есть ли у него какие-нибудь данные, позволяющие надеяться, что картина попросту не осталась в вилле и не была уничтожена вместе с ней? И еще одно: так и не удалось ему ничего узнать о своих родителях, братьях и сестрах? Убежден ли он в том, что они погибли?.. Они ведь были бы тоже претендентами на наследство Левинского.

— Ну, попытаюсь и это тебе объяснить, — сказал мистер Клейтон. — Сначала нашему клиенту, бывшему тогда мальчиком, пришлось в 1939 году увидеть, как эсэсовцы увели и расстреляли его отца и его старшего брата, бывшего уже почти взрослым. Смерть их подтверждена данными под присягой показаниями нескольких свидетелей. После этого ужасного события он попал, как сказано, к польским друзьям в Кракове, где и находился в течение всей войны. В родном городке остались его мать и две сестры, Мириам и Ревекка. Вскоре после пасхи 1943 года кто-то принес в Краков известие, что в городе живут старая Зелигман и ее старшая дочь Мириам и что им приходится там работать на немцев. Они, кажется, шили на фабрике плащи для вермахта… Но что для нас особенно важно: миссис Зелигман дала тогда своему сыну, нашему теперешнему клиенту, знать, что известная картина все еще находится в вилле и висит на старом месте. Вместе с другими согнанными на принудительные работы женщинами ей довелось побывать в бывшем своем доме и помогать там в большой уборке помещений… А зимой 1944/45 года, когда немцев изгнали из городка, приемные родители нашего клиента предприняли попытку выяснить что-либо о Зелигманах и их имуществе. И узнали, что мать и ее старшая дочь Мириам были отправлены летом 1943 года в Освенцим и там умерщвлены в газовых камерах; о младшей же дочери, Ревекке, не было ничего известно. Что же касалось имущества в вилле Зелигманов, и особенно картины, то было сказано, что немцы перед своим отступлением погрузили все ценное на грузовики и увезли с собой.

— Известно ли, кто занимал виллу до осени 1944 года? — осведомился Хартнел.

— До последнего времени это не было известно, — ответил Клейтон, — но, судя по последнему письму из Мюнхена, произведенные розыски дали кое-какие результаты.

— Если они все же напали на след картины, — заметил Дональд Хартнел, — то что же тогда представляется нашим немецким коллегам столь важным и трудным, почему они не хотят все решать самостоятельно?

На это Клейтон не смог ответить. Более того, он вдруг заспешил, припомнив, что у него на сегодня назначено еще одно важное деловое свидание, и напутствовал своего племянника следующей тирадой:

— Счастливого полета, мой мальчик!.. Желаю тебе большого успеха. Моя секретарша позаботится о билете для тебя, даст телеграмму в Мюнхен о твоем приезде, закажет номер в отеле и сделает все, что еще потребуется. Мы с тобой уже до твоего отъезда не увидимся, так как завтра я с утра поеду не в контору, а к миссис Корнелии Тандлер в Лонг-Айленд — ей вздумалось снова изменить свое завещание и предоставить все права наследования исключительно лишь ее Институту по борьбе с социализмом. Ах да, вот еще о чем я забыл тебе сказать, Дон: мы работаем с этим делом Зелигмана на условиях, что в случае успеха гонорар составит двадцать процентов суммы, которую мы за вычетом всех расходов сумеем отстоять для нашего клиента. Если нам удастся помочь ему получить свое наследство — а с набежавшими за это время процентами и начислениями на проценты оно составит сейчас почти шесть миллионов долларов, — то мы сможем претендовать на гонорар в сумме 1,2 миллиона долларов. Тебе незачем поэтому экономить на представительских расходах или каких-либо затратах, обещающих успех, мой мальчик. Ты можешь, если это покажется тебе полезным, расходовать крупные суммы в вознаграждение за услуги и помощь. И можешь быть также заранее уверен в искренней благодарности всех партнеров нашей фирмы, прежде всего, конечно, нашего клиента, если тебе удастся довести дело до благоприятного завершения. Да, и вот еще, Дон, что должно тебя, безусловно, порадовать: мы приняли решение выделить лично для тебя пять процентов той части доходов, которые получим, — как ты это находишь, мой мальчик?