Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников - [19]

Таким образом Фриц Риз, поначалу «при поддержке окружного руководства НСДАП», приобрел завод «Резиновые изделия Шалькау» в бывшем герцогстве Заксен-Мейнинген, затем перетянул в «арийские» (а именно свои) руки фабрику резиновых изделий Акционерного общества с ограниченной ответственностью «Гевеа» в Финстервальде (административный округ Франкфурт-на-Одере) и берлинскую фабрику готового платья, принадлежавшую ранее Левинштейну.

В 1938 году, когда антисемитские мероприятия правящей нацистской партии еще больше усилились, Риз «ариизировал» также еще и Объединенные фабрики резиновых товаров в Паузе, округ Плауэн, Среднегерманский завод по производству изделий из резины и гуттаперчи Акционерного общества «Эдельмут и компания» во Франкфурте-на-Майне и еще целый ряд других предприятий в Берлине и близ Берлина, в Мюнхене и в «присоединенной», подвергнутой «аншлюсу» Австрии, которая стала называться «Остмарк».

Документ, относящийся к тем столь благоприятным для молодого д-ра Риза временам, Фретш приложил в оригинале. Это циркулярное письмо привлекло внимание Хартнела, может быть, еще и тем, что на бланке его была изображена коробочка презервативов марки «МИ-ГУИН» с гордой надписью «Ныне арийские!» Текст этого письма гласил:

«Среднегерманское Акционерное общество по производству резиновых и гуттаперчевых изделий а'Эдельмут и компания».

Франкфурт н/М, 17, Таунусштрассе, 45 Телефон 3-42-96. Телеграфный адрес: ЭДЕЛЬНО МИГУ И Н — Ныне арийские!

Октябрь 1938.

Многоуважаемый клиент!

Настоящим имеем честь довести до Вашего сведения, что наша фирма на основании санкционированного господином правительственным президентом в Висбадене разрешения от 1 мая 1938 года перешла во владение арийской фирмы «Гевеа» — фабрика резиновых изделий, Гмб Х[14] в Финстервальде, главная контора в Лейпциге. Прежние компаньоны от руководства фирмой отстранены. Наша фирма в скором времени переменит место своего пребывания и тогда получит более короткое наименование «МИГУИН» — резиновые изделия, Гмбх. Дальнейшие подробности мы вам своевременно сообщим. В качестве нового управляющего подписал д-р Фриц Риз, Лейпциг…»

Далее уважаемым клиентам сообщалось, что сохраняется зарекомендовавший себя принцип поставлять изделия «МИГУИН» только «специализированным торговым предприятиям и ни в коем случае не парикмахерским, автоматам или предприятиям розничной торговли». Гарантию высокого качества «известной своими предпочтительными достоинствами продукции «МИГУИН» уважаемые клиенты будут иметь «уже потому, что обеспечивается преемственность традиций головной фирмы, которая была до сих пор единственным изготовителем наших гигиенических резиновых изделий. Хайль Гитлер!»

К циркуляру, направленному клиентуре, была приложена копия письма, которое д-р Фриц Риз послал тогда же в октябре 1938 года бывшему владельцу «ныне арийского» предприятия Эдельмуту. Тон письма был столь грубым, что Криста при переводе несколько раз запиналась.

Хартнел поморщился, сделал глоток виски и пробормотал:

— Омерзительно…

Дональд Хартнел до тех пор едва ли интересовался политикой, а уж европейскими делами и подавно. Что касается Америки, то его взгляды были умеренно либеральными. Расизм он решительно отвергал и не имел также каких-либо предубеждений ни в отношении евреев, ни тем более немцев. О немецких предпринимателях, в том числе и активных в гитлеровские времена, он до сих пор весьма высокого мнения. Они ему представлялись неслыханно толковыми, пунктуальными, надежными, корректными и бесконечно старательными.

То, что было известно о беззакониях и жестокостях во времена нацизма, он относил частью к преувеличениям союзнической военной пропаганды, частью к произволу отдельных начальников из гестапо и эсэсовских организаций. «Такие вещи», как он это обычно называл, встречаются, к сожалению, повсюду и особенно в периоды войн, даже у американцев, например, во Вьетнаме.

Что касается Германии, то «такие вещи» имели для Хартнела до тех пор вообще лишь историческое значение; их в той же малой степени, так он думал, можно ставить в вину нынешним немцам, сколь, скажем, нынешним французам — «ужасные времена» при Робеспьере.

Но сейчас, неожиданно столкнувшись с, казалось бы, неважными тридцатипятилетней давности деталями из будней немецких предпринимателей, Хартнел впервые испытал чувство возмущения, а не только естественное, ни к чему не обязывающее сострадание к жертвам, по крайней мере к Зелигману. И особенно возмутительным — так, во всяком случае, находил Хартнел — было то обстоятельство, что этот Риз, грабивший, издевавшийся над своими бывшими еврейскими клиентами, перед которыми, конечно же, раньше заискивал и был отменно вежлив и льстив, оказался коллегой, доктором юриспруденции, да еще к тому же из Гейдельбергского университета, столь почитаемого американскими учеными и даже овеянного некой романтической славой.

— Несмотря на это, — сказал себе Хартнел, — я не должен руководствоваться чувствами, а тем более неприязнью. Юрист должен оставаться холодным и объективным».

Криста, кажется, начала догадываться, о чем он думает, и, возможно, не одобряла его стараний соблюдать дистанцию.