Большой дом. Пожар - [13]
Зина поднялась. Айни слегка пожала плечами и сказала:
— Вот и пойми, кто виноват!
Соседка повернулась и ушла, качая головой.
После обыска, произведенного полицией, ни одно событие не нарушало будней Большого дома. Хамида Сараджа часто вызывали в комиссариат. Но это стало обычным явлением.
Медленно наступала весна. Она пробудила к жизни первые листочки, и они появились, хрупкие, дрожащие, на вьющихся виноградных лозах, которые оплетали весь двор.
Ее терпкое и сладостное дуновение незаметно проникло сквозь старые серые стены Большого дома; и от него у людей затрепетали сердца. Обитатели дома не сразу поняли, что же так взволновало их. А это была весна. Сперва эта радость едва ощутима, потом она ширится, полнится, переливается через край.
И вот уже август с его удушливым, все обесцвечивающим зноем пришел на смену сияющей весне.
У Омара начались летние каникулы: три месяца он и близко не подходил к школе.
Большой дом напоминал по своим размерам городок. Он был так велик, что трудно сказать, сколько жильцов нашли приют под его кровлей. По мере того как Тлемсен подвергался разрушению, прокладывались современные дороги, и новые здания оттеснили старые, беспорядочно лепившиеся где попало дома, так тесно прижатые друг к другу, что они составляли единое сердце — старый город. Большой дом, стоявший среди петлявших, как лианы, уличек, казался частью этого сердца.
Этот большой старый дом был предназначен для жильцов, искавших одного — дешевизны. Своим уродливым фасадом он выходил на узкую уличку. Сразу же от входа шел широкий темный проход, он спускался ниже уровня улицы, делал колено, скрывавшее женщин от взоров прохожих, и выходил во двор, похожий на античные, с водоемом посредине. Внутри двора на стенах был выложен крупный орнамент: синие изразцы на белом фоне. Колоннада из серого камня поддерживала расположенные по одну сторону двора широкие галереи второго этажа.
Айни с детьми, как и прочие жильцы, ютилась здесь в страшной тесноте. Здание напоминало гудящий улей. Семья переезжала из квартиры в квартиру и каждый раз попадала в такой же дом и такую же каморку.
По четвергам, утром, их навещала тетка Хасна; она являлась одновременно с Мансурией, сестричкой. Все называли ее сестричкой. Мансурия приходила то к одним, то к другим. Ее приглашали сесть и кормили, чем бог послал.
Бабушка была оставлена у Айни навсегда. Трехмесячный срок ее пребывания здесь уже давно прошел. Дочери и сын отказались снова взять ее к себе. Когда настало время перевезти мать, они объявили, что нехорошо таскать бедную старушку из дома в дом. Слишком она слаба, и жить ей осталось недолго. Гораздо проще оставить ее у Айни, раз уж она там: надо ее пожалеть. Они же обещали ухаживать за ней, приносить еду.
— У нее ни в чем недостатка не будет, увидишь сама, — говорили они Айни. — Все равно как если бы она была у нас. Она тебя не стеснит, ведь тебе не придется тратиться на нее.
Так они говорили. Но как только бабушку окончательно водворили у Айни, оказалось, что к трем ртам прибавился четвертый.
Изредка являлась то та, то другая из ее дочерей. Начинались слезы, жалобы на тяжелую жизнь, и в конце концов дочери уходили, ничего не сделав. Айни бранила сестер, находила слова, разящие их в самое сердце. Она срамила их перед всеми соседками. В страхе сестры не знали, как ее остановить, и старались ее успокоить.
— Ну, ну, тише, Айни. Соседкам все слышно.
— Пусть! Я для того и говорю.
И она кричала еще громче.
Тем не менее ничто не менялось, и Айни, пожалуй, это понимала. Но, ругая их, она отводила душу. Кончилось тем, что сестры перестали ходить к ней. А брат поступил еще проще: он ни разу не зашел к Айни.
Омар попрежнему посещал франко-арабскую школу, часто пропуская уроки, за что учитель вытягивал его линейкой по спине, по рукам, по икрам (а линейка у него хлестала пребольно).
В этот день заря застала мальчика еще полусонным; яркий и чистый свет проникал в Большой дом. Двор, комнаты, лестницы, галереи, — весь этот причудливый лабиринт наполнялся шумом, едва только рассветало. В верхнем этаже громко хлопнула дверь — и опять стало тихо. Минута, две… И тишина снова нарушилась: кто-то сильно дернул входную дверь, которая застревала снизу в деревянной раме, плохо вделанной в стену. Дверь заскрипела и наконец поддалась. Тут ее швырнули со всего размаха, и она захлопнулась с шумом, от которого весь дом содрогнулся до основания.
Первым уходил дядюшка Али. Он был тормозным кондуктором на товарных поездах линии Тлемсен — Уджда. Затем уже другие одинокие шаги стучали по плитам двора. Слышались приглушенные голоса. Теперь уже входная дверь открывалась и закрывалась поминутно. Многие покидали Большой дом. Ямина, дочь Снуси, отправилась в Сук-аль-Газзаль продать два фунта шерсти, выпряденных накануне. Ее дочь Амария и Салиха, дочь Наджжара, тоже уходили из дома: они работали в ковровой мастерской. Пять-шесть парней отправлялось на прядильную фабрику.
Сон жильцов Большого дома распадался словно под ударами топора; в их жизнь вторгался безрадостный день. Женщинам хотелось бы еще полежать, ведь ноги у них еще ломило от усталости.
