Большой день в жизни Кости - [11]
Петр Гаврилович продекламировал:
— «Из копытного следа, из реки, какой угодно, лишь вода была б, вода». А из-под конюшни, — добавил он, — это уже не вода! Книжечку про Теркина-то читали, наверное, знаете, кто такой Теркин?
Костя хорошо знал Теркина. Костин папа часто по вечерам читал про него вслух. Папа читал хорошо, задушевно; он говорил, что в книжке — все правда. Папа ведь сам был на войне, только не любил про это рассказывать. Теркин для Кости был живой. Он ясно представлял себе, как тот «кашу ест, сутулясь». Нет! Теркин воевал не так, как Петр Гаврилович и его боевые товарищи. Теркину все-таки было легче. Вот он кашу ел, да еще добавку ему давали! Он мог полежать на солнышке у речки. Теркин воевал вместе со всей армией, им все подвозили, а крепость была отрезана от армии, не было патронов, еды… Когда Теркин совершил подвиг, генерал ему орден дал, — в крепости каждую минуту совершались подвиги, а награда была — глоток воды!
10. В ПОИСКАХ ПИЩИ
— Не ходите туда, ребята, — сказал Петр Гаврилович, увидев, что Митя стал раздвигать кустарник, — еще обвалится вам что-нибудь на голову! Тут у нас склад был, продовольствие лежало и одежда.
— Ну, насчет продовольствия-то очень было слабо, — сказал «колхозник». — Помню, сухарей немного там нашли, макарон, лярда, — «колхозник» загибал пальцы один за другим, — консервы, вот и все. — Он разогнул все пальцы. — Этого бы на один день хватило всему наличному составу закусить, а нам пришлось на несколько дней рассчитать. Одну банку консервов на шесть человек делили. Ведь подвозу к нам не было. Макароны мы ребятишкам варили, а сами все больше на сухарях.
— Тогда сухарь пирожным казался, — вставил военный, — да еще с лярдом! Грызешь его, бывало, оглядываешь со всех сторон, выбираешь, где краешек помягче, крошка упадет, не поленишься за ней нагнуться! А скоро и сухарей не стало, пробавлялись кое-чем. Вот как-то «языка» достали…
— Копченого? — выскочил Васька Петухов. Все засмеялись.
— Живого! — ответил Петр Гаврилович. — Пленного взяли, фашиста.
— Я знаю! — крикнул Митя. — «Языка» берут, если от него надо узнать что-нибудь о расположении врага!
Петр Гаврилович серьезно посмотрел на Митю:
— Ты правильно сказал, молодец!
— А этот был, — продолжал военный, — щеки как ветчина, сам сдобный! Помню, мы все удивлялись, сколько хороших харчей, наверное, в него одного впихнули! Нам бы всем на неделю хватило.
— Ну, то продовольствие уже не для нас было, — улыбнулся Петр Гаврилович, — а вот сумкой его мы воспользовались. Там и сыр был, и консервы, и хлеб белый, и фляга с вином! Вино мы раненым по капле давали для поддержания сил, остальное — детишкам.
— А какой он был? А как вы его допрашивали? А узнали у него что-нибудь? — посыпались вопросы.
И защитники крепости рассказали про своего пленного. Он был грузный, мясистый, краснолицый. И не простой солдат, а начальник, настоящий фашист. На груди у него блестел орден. Грузно шагал он за конвойными на своих коротких, широко расставленных ногах, шагал не спеша, крепко вкалывая в землю каблуки блестящих даже под слоем пыли сапог. Он — начальник, привык приказывать. Стоит ему сказать слово, и танки, пушки, люди двинутся туда, куда ему нужно. Он прошел победным маршем всю Европу, за ним — сила. То, что его сейчас ведут конвойные, — недоразумение. Он посматривал на них так, как будто это был мусор, который пристал к его чистому мундиру. Он сумеет стряхнуть с себя этот мусор.
«Ну, такой не разговорится! — думали конвойные. — Убежденный фашист!»
Начали искать переводчика, но оказалось, что фашист говорит по-русски: он окончил у себя в Германии славянский факультет.
— К генералу! — сказал он небрежно. — Я буду разговаривать только с генералом!
Но генерала в Восточном форту не было, допрос вел Петр Гаврилович.
Стоя под невысоким сводом тесного каземата, пленный то мотал, как бык, своей тяжелой головой, то смотрел в кирпичную стену поверх голов всех этих оборванных, прокопченных людей. Брезгливо оттопыривая губу и отдуваясь, он стал поучать Петра Гавриловича:
— Вы, русские, воюете неправильно. Вы деретесь, а надо воевать!
Потом говорил, что они, немцы, ведут молниеносную войну и поэтому для русских самое благоразумное — сдаться, и как можно скорей. Но когда фашист заявил, что парад на Красной площади в октябре будет принимать Гитлер, совсем молоденький лейтенант, стоявший тут же, не выдержал, ударил кулаком по ящику:
— Хватит врать-то, фашистская морда! Не бывать твоему Гитлеру в Москве!
И тут с важным полковником случилось чудо: он вдруг обмяк, щеки его из ветчинно-розовых стали мучнисто-белыми… Он испугался не слов лейтенанта, не его кулака — из глаз русского юноши сверкнул огонь такого уничтожающего гнева, что фашист понял: он беззащитен. Его власть и сила — все рухнуло, и сам он рухнул на колени, плакал, бился головой об ящик, орден беспомощно болтался у него на груди.
