Большой Боб - [6]

— Что-то не давало ей плыть по течению, словно она зацепилась за дно. Сперва я подумал, что она отвязалась где-нибудь наверху и перевалила через водослив. Такое иногда бывает. Я рыбачил и не сразу забеспокоился. Но немного спустя развернулся рядом с этой лодкой и вдруг, не знаю почему, почувствовал: что-то тут неладно. Я вытащил из воды блесну, потом схватил эту лодку за нос, и несколько секунд она плыла рядом со мной, но как-то неровно, словно ей что-то мешало. Какой-то человек удил с берега — я его не знаю — и крикнул мне, не надо ли помочь. Я показал знаком, что не надо.

— Сколько времени все это продолжалось?

— Не знаю. Минут пять, наверно. Точно трудно сказать. С лодки уходила в воду бельевая веревка, она была натянута. Часто, чтобы заякорить лодку на течении, на веревку привязывают большой камень или чугунную гирю. Я потянул за нее, она подалась. Нас сносило течением, а я все тянул, и вдруг из воды показалась рука и словно поманила меня.

Рыбак с перепугу тут же бросил веревку. Фамилия его не имеет значения. Он краснодеревец, из Пюто, отец четверых детей. О рыболове, который подавал с берега знаки и что-то кричал, сложив руки рупором, он просто забыл и кинулся прямиком к шлюзу, видимо, потому, что шлюзовой смотритель — лицо в определенном смысле официальное и носит форменное кепи.

— Там… «Лодка… Утопленник…

Может быть, Боб тогда еще был жив и, подоспей помощь поскорее, его удалось бы откачать. С момента, когда краснодеревец заметил пустую лодку, до того, как он к ней подплыл, прошло вроде бы не более пяти минут. Но трудно поверить, что рука и впрямь подавала ему знак, — из-за течения часто кажется, будто утопленник шевелит руками…

Шлюзовой смотритель схватил багор и почему-то — видимо, не подумав — спасательный круг.

На том берегу рыболов все время кричал, но что — они не разобрали.

Они потянули за веревку. Вынырнуло тело Боба: рукава свитера завязаны на шее, красная рубаха облепила грудь, вокруг правой лодыжки двойной петлей захлестнулась веревка.

На конце ее была привязана шестиугольная чугунная гиря в пять килограммов — такими пользуются в лавках.

Смотритель, который, по его собственным словам, за годы службы выловил добрую дюжину утопленников — и мертвых, и еще живых, — сказал мне нехотя, словно ему неприятно касаться этой темы:

— Я хорошо его знал. Он часто приплывал ко мне на шлюз выпить глоток белого.

— Как вы думаете, веревка захлестнулась у него вокруг ноги, когда он бросал груз в воду?

Начнем с того, что Бобу Дандюрану незачем было останавливаться на самой быстрине. Его спиннинг лежал на дне лодки, и ничто не свидетельствовало о том, что он его забрасывал. Даже если бы неожиданно заглох мотор, Боб мог бы подождать, когда лодку отнесет пониже, на спокойную воду, и там посмотреть, что случилось.

— Один раз веревка может захлестнуться, такое бывает, — веско произнес смотритель. — Я сам однажды видел, как, бросая швартов в камере шлюза, матрос вот так же свалился в воду. Но чтобы два раза…

Мы беседовали в доме смотрителя. На шлюзовых воротах его заменила жена. Из дубового буфета с дверцами из цветного стекла он извлек бутылку виноградной водки, наполнил две стопки с толстым дном.

— Ну, за упокой его души! — произнес смотритель, поднимая стопку к глазам и вглядываясь в прозрачную жидкость.

Потом, утерев рот, добавил:

— Ему тоже нравилась эта водка.

2

Я уже выходил из кабинета, собираясь идти на улицу Ламарка, но неожиданно пришлось задержаться: соседский мальчик порезал руку кухонным ножом; я наложил ему три шва под рыдания матери — как же, у ребенка теперь на всю жизнь останется шрам!

Я кончил перевязку, когда в дверь, соединяющую кабинет с жилой частью квартиры, осторожно постучала жена.

— Ты один? — как всегда негромко спросила она.

— Минуты через две освобожусь.

Я знал, что она осталась за дверью. Если бы напряг слух, мог бы услышать ее дыхание. Когда я открыл дверь, жена стояла с утренней газетой в руках.

— Ты знаешь, что произошло?

Надо было бы дать ей сообщить новость.

— Умер Боб Дандюран, — сказал я, укладывая саквояж: по возвращении с Монмартра я собирался зайти еще к двум пациентам.

— В газете написано, что он вчера утром утонул в Тийи.

— Люлю мне звонила.

— Как она?

— Трудно сказать. Кажется, держит себя в руках. Я загляну к ней.

— А ты не находишь, что мне следовало бы поехать с тобой?

— Думаю, сейчас не стоит. Лучше вечером или завтра.

Моя черная малолитражка — наверно, самая грязная машина в нашем квартале, потому что у меня все никак не хватает времени отдать ее вымыть, — стояла на улице возле дома, где я обычно оставляю ее на ночь. Уже пятнадцать лет мы живем на улице Лоретской богоматери у площади Сен-Жорж. Ко мне ходят лечиться несколько торговцев с нижнего конца нашей улицы и с улицы Мучеников, однако большинство пациентов у меня с площади Бланш и с площади Пигаль: танцовщицы, девицы из кабаре и даже несколько профессиональных проституток — славные, как правило, девушки. Этим и объясняется, почему после полудня на прием ко мне приходит народу больше, чем утром. Но теперь, когда нашим сыновьям исполнилось одному девять с половиной, другому одиннадцать, жена пытается уговорить меня перебраться в другой квартал.