Большое соло для Антона - [31]

Человек, подобный Конраду Рихтеру или Хуберу, совершенно одинокий и находящийся всегда более или менее начеку, все относит на свой счет. Поэтому тот факт, что куда ни глянь, совершенно никого не было, он воспринял бы как предостережение. И сразу же после этого он собрал бы в кулак всю свою бдительность, стал бы еще более осторожным, чем среди людей. Он ходил бы или проскальзывал по улицам известных ему до мелочей городских кварталов, плотно прижавшись к стенам домов: наверное, по Лодойскаштрассе, которая с одной стороны огибает парк, но затем еще больше сжавшись и сгорбившись, он по подземному переходу под железной дорогой вышел бы на Конкургиштрассе, где начинается совсем другой район города, или, может быть, свернул бы на Абенсерагенштрассе, на которой находится большой открытый бассейн и садово-огородное товарищество. Ни там, ни там людей бы тоже не оказалось. Открытый бассейн Конрада Хубера или Шмидта, конечно, не заинтересовал бы, но в садовое товарищество он наверняка бы залез, потому что ему уже хотелось бы есть. Разбить витрину магазина он бы. конечно, не решился, но из садово-огородного товарищества обязательно стащил бы какую-нибудь редиску и несколько картофелин. «Нет, – подумал Антон Л., – даже это нет». У Конрада Майера или Шмидта было такое мягкое и честное лицо. Такой человек не только не разобьет витрину магазина, он даже не перелезет через забор, чтобы украсть редиску и несколько морковок. Конрад Мюллер или Шмидт после того, как ему стало бы ясно, что он остался один на свете, сделал бы только одно: он бы впал в отчаяние. Все остальное показалось бы ему несправедливым. Конрад Мюллер или Шмидт умер бы от голода, потому что он был жертвой от рождения, мягкий, как овца, на которой мир, циничный до самого конца, сгоняет свое зло.

«Конечно же, – думал Антон Л., – было бы все иначе, если бы единственным оставшимся человеком стал Папа, Папа Римский…» Антон Л. в Риме бывал (правда, в основном знаком он был с римскими борделями; он бывал там именно в тот период), но о частной жизни Папы он знал так же мало, как и большинство людей. Папа жил в Ватикане. (А может, в конце июня он был уже в Кастель Кондолфо?) Говорили, что его обслуживают монахини. Антон Л. представил себе, как Его Святейшество Павел VI Монтини утром последнего вторника (вероятно, и в Риме великолепным солнечным утром) проснулся бы и тщетно бы звал монашку. Когда Папа вставал? Говорили, что он ужасно много работал на благо католического христианства и вставал рано, уже в пять часов утра. Наверное, его каждый раз будили. Скорее всего, у Папы в его скудно обставленной спальне, не имеющей никаких украшений за исключением нескольких фресок Рафаэля, будильника не было. Будильник был у дежурной монахини. Она ставила его на половину пятого и будила Его Святейшество ровно в пять, ни секундой раньше и ни секундой позже. Но в то утро 26 июня будильник напрасно звонил бы в комнате дежурной монахини, потому что ее там больше не было, Папу никто не разбудил и он, наверное, испуганно подпрыгнул бы в кровати, когда яркое римское солнце заиграло бы пробивающимися сквозь щели занавески лучами на фресках Рафаэля. Наручные часы у него, у Папы, наверное, были, и он бы на них посмотрел и увидел, что уже, скажем, четверть девятого. Чертыхаться Папа, конечно, не стал бы, но брови на его лице, конечно, нахмурились бы, и он бы нажал кнопку – что-нибудь подобное было у него наверняка, – которая включала звонок в комнате монахини… До этого места все бы происходило наверняка приблизительно так, как это нарисовал себе Антон Л. Ну а дальше? Трудно сказать. То, что Павел VI подумал бы «теперь уже все равно» и снова перевернулся бы набок, было совершенно невероятным. Он, скорее всего, встал бы и попытался по телефону, который наверняка стоял в его комнате, дозвониться до монсеньора, или секретаря, или даже какого-нибудь другого духовного служителя, который вел его домашнее хозяйство. Но телефон уже не работал. Набросил ли бы тогда двести семидесятый обладатель Престола Святого Петра на себя свой утренний халат, вскочил бы в (украшенные святым крестом?) домашние тапочки и пошел бы посмотреть, что же там случилось? Было не исключено, что Папе захотелось бы есть. Наверняка неподалеку от папских покоев находилась небольшая кухня. Туда бы – при условии, что он знал, где она располагается, – Папа бы и направился. Он метался бы в своем утреннем халате и вышитых крестами домашних тапках (белая папская шапочка на голове, без которой его совершенно нельзя себе представить; либо он не снимает ее и во сне, либо автоматически надевает, как только проснется) по гулким мраморным лабиринтам ватиканского дворца, в конце концов нашел бы кухню, там у него голод снова бы исчез, потому что на всем пути он не встретил бы ни единой живой души: ни монахини, ни кардинала, ни монсеньора, ни швейцарского гвардейца, никого. Он, конечно же, не мог бы найти этому совершенно никакого объяснения. Время от времени он выглядывал бы в какое-нибудь окно: ватиканский сад и вообще весь Ватикан всегда скорее безлюдны, чем заполнены людьми, но видеть такой пустой площадь Св. Петра Папе еще никогда не приходилось, причем это были бы еще не обеденные часы, когда солнце делает мраморную чашу площади Св. Петра невыносимо горячей.