Большое Шахматово - [14]

С другой стороны, наследственность русского дворянина (а ведь первоначально, в княжеские времена, все дворяне были воинами, дружинниками и именно за военную службу получали наделы земли, становились родовыми помещиками) подавала голос через темные времена. Постепенно мотивы средневекового европейского рыцарства, мотивы битв, меча, щита приобретают все более русскую (еще раз повторим словечко - словоополкуигоревскую) окраску, пока не грянули органно героическим циклом "Родина" и стихами "На поле Куликовом". Вот она, эта стихотворная эволюция:

Я только рыцарь и поэт,

Потомок северного скальда.

***

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле...

***

Вкруг замка будет вечный шорох,

Во рву - прозрачная вода.

***

Вот меч. Он - был. Но он не нужен.

Кто обессилил руку мне?

***

Я умер. Я пал от раны,

И друзья накрыли щитом.

***

Нас немного. Все в дымных плащах,

Брызжут искры, и блещут кольчуги.

***

Заскрипят ли тяжелые латы...

***

Мне битва сердце веселит,

Я чую свежесть ратной неги...

***

Милый рыцарь, снежной кровью

Я была тебе верна.

***

Тоже можешь быть прекрасным,

Темный рыцарь, ты.

***

Я бегу на воздух вольный,

Жаром битвы утомлен.

***

О, влюбленность! Ты строже судьбы!

Повелительней древних законов отцов.

Слаще звука военной трубы.

***

Пора вернуться к прежней битве,

Воскресни дух, а плоть усни!

***

Я - меч, заостренный с обеих сторон.

В щите моем камень зеленый зажжен.

***

Призывал на битву равнинную...

***

Веет ветер очистительный

От небесной синевы.

Сын бросает меч губительный,

Шлем снимает с головы.

***

Да, я готова к поздней встрече,

Навстречу руку протяну,

Тебе, несущему из сечи

На острие копья - весну.

***

И опять в венках и росах

Запоет мечта,

Засверкает на откосе

Золото щита.

***

Шитом краснеющим героя

В траве огромная луна....

***

За холмом отзвенели упругие латы,

И копье потерялось во мгле.

Не сияет и шлем - золотой и пернатый

Всё, что было со мной на земле.

***

Сын осеняется крестом.

Сын покидает отчий дом.

***

Так окрыленно, так напевно

Царевна пела о весне,

И я сказал: смотри, царевна,

Ты будешь плакать обо мне.

***

Но руки мне легли на плечи,

И прозвучало: нет, прости.

Возьми свой меч. Готовься к сече,

Я сохраню тебя в пути.

***

Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:

Не вернуться, не взглянуть назад.

За Непрядвой лебеди кричали,

И опять, опять они кричат...

На пути - горючий белый камень,

За рекой - поганая орда.

Светлый стяг над нашими полками

Не взыграет больше никогда.

И, к земле склонившись головою,

Говорит мне друг: "Остри свой меч,

Чтоб не даром биться с татарвою,

За святое дело мертвым лечь!"

Я - не первый воин, не последний,

Долго будет родина больна.

Помяни ж за раннею обедней

Мила друга, светлая жена!

***

Опять над полем Куликовым...

***

И когда, наутро, тучей черной

Двинулась орда,

Был в щите Твой лик нерукотворный

Светел навсегда!

Так некие средневековые, отвлеченные, можно сказать, замки, королевы, мечи и щиты, гривы и трубы, шлемы и битвы наполнились постепенно глубоко народной русской патриотической весомостью, а почти отвлеченное тоже и символическое обожание Прекрасной Дамы обрело свою плоть и кровь. Все это произошло в душе поэта, но все это произошло среди лесистых холмов между Шахматовом и Бобловом.

Были потом ежедневные приезды Блока в Боблово, приходила и Любовь Дмитриевна в Шахматово, и был еще домашний театр, откуда и пошли стихи об Офелии. Сам Блок играл Гамлета. Театр был даже и не домашний, потому что под спектакли приспособили сарай, крытый дранкой, прохладный, просторный, чистый, сенной.

Приглашали и крестьян, и они приходили: мужики, бабы, девки, ребятишки до двухсот человек. Но... "зрители относились к спектаклю более чем странно. Я говорю о крестьянах. Во всех патетических местах, как в "Гамлете", так и в "Горе от ума", они громко хохотали, иногда заглушая то, что происходило на сцене" - так вспоминает о спектаклях Мария Андреевна Бекетова. О главных играющих она говорит: "Стихи они оба произносили прекрасно, играли благородно, но в общем больше декламировали, чем играли... На Офелии было белое платье с четырехугольным вырезом и светло-лиловой отделкой... В сцене безумия слегка завитые распущенные волосы были увиты цветами и покрывали ее ниже колен. В руках Офелия держала целый сноп из розовых мальв, повилики и хмеля вперемешку с другими полевыми цветами... Гамлет в традиционном черном костюме, с плащом и в черном берете. На боку - шпага".

Все это было, наверное, красиво, благородно, как подчеркивает Мария Андреевна, но, конечно, очень далеко от бобловских крестьян. Да и просто понимали ли они, о чем там идет речь в патетических монологах?

Но как бы там ни было, театр существовал, и, между прочим, не только в сарае, на подмостках, но и в самой жизни. Задекорированное то улицами и соборами Петербурга, то шахматовскими холмами и далями, логически развивалось действие другой драмы, внешняя канва которой была, должно быть, более доступна хотя бы и крестьянам, тогда как сокровенная ее суть и духовное наполнение было за семью печатями даже для ближайших людей. Возможно, и сами героиня с героем не давали себе окончательного отчета в происходящих событиях. У событий была своя логика, и актеры ей подчинялись.