Большое небо - [97]

– Стив, Стив, – нервно зашептал Энди. – Ты где? Приезжай в «Березки». Срочно. Винс спятил. У него пистолет. Он меня подстрелил. Приезжай, а? И найди Василия и Джейсона.

Энди поставил телефон на беззвучный режим – он насмотрелся фильмов ужасов и знал, что телефон всегда оглушительно звонит, выдавая тебя, как раз когда обезумевший убийца уже решает бросить охоту. Винс жаждет крови. Господи, кто бы мог подумать? Венди, наверное, могла. Рода права – небось Винс и жену свою кокнул. А они, выходит, играли в гольф с кровожадным психопатом. У которого вдобавок херовый гандикап.

Где-то взревел двигатель – Энди умудрился добраться до окна и успел увидеть, как «мерседес» Томми хрустит гравием, разгоняется и исчезает за поворотом. Наверняка же услышал выстрел, гад? И бросил Энди помирать. Вот тебе и дружба.

Прямо видно, как кровь утекает из дырки в боку, точно из незакрытого горлышка масляного бака. Заткнуть нечем… но тут Энди вспомнил, что в кармане так и лежат лоскутья шарфа. Он добыл их не без труда – от малейшего движения боль адская – и прижал к ране. Жалко, что распятие себе не оставил. За свою жизнь Энди успел забыть о Боге. А Бог о нем тоже забыл? Без Его воли не упадет на землю ни одна малая птица[129], да? А с крысами у Него как?

Телефон сердито завибрировал, и на экран всплыла невозмутимая морда Лотти. Вот хорошо бы, чтоб звонила и вправду Лотти, – от нее сейчас пользы больше, чем от Роды, и уж точно она бы хоть посочувствовала, объясни ей Энди свои текущие затруднения. («Тебя подстрелили? Винс Айвс? Потому что ты торгуешь женщинами? Потому что умерла девушка? Что ж, удачи тебе, Эндрю».)

Разговор пробудил Катю от апатии. Катя забормотала по-польски, Энди прошептал:

– Спи-спи, лапушка, – и удивился, когда она послушно закрыла глаза.

– С кем ты там разговариваешь? – рявкнула Рода.

Он сдвинул руку с телефоном, и боль ударом молнии прошила все тело. В детстве, когда Энди было больно, мать его не утешала – она его корила. («Нечего было прыгать со стены, Эндрю, – тогда бы и руку не сломал».) Если б мать целовала его и обнимала, жизнь его, может, сложилась бы иначе. Эндрю тихонько захныкал.

– Это ты там ноешь? – спросила Рода. – Ты что вообще делаешь? Не забыл про кипперсы? Ты меня слушаешь? Эндрю?

– Да, слушаю, – вздохнул он. – Кипперсы я купил, не волнуйся. Скоро буду дома. – (В трупном мешке, вероятнее всего, прибавил он про себя.) – Пока, любимая.

Возможно, это его последние слова Роде. Надо было рассказать, где спрятано бабло. Не видать теперь Роде пинья-колады у бассейна. Вот она удивится, узнав, где закончилась его жизнь. Или не удивится. С ней не поймешь – в этом смысле у них с Лотти много общего.

Либо Энди тут помрет, либо постарается найти помощь – его, конечно, может добить Винс, но тогда Энди помрет по-любому. Сидеть и ждать, когда тебя убьют, – так себе вариант, и сквозь боль, дюйм за дюймом, Энди гусеницей пополз к двери. Он думал про Марию и Жасмин. Одна осталась, другая слиняла. Жалко, что не слиняли обе. Жалко, что нельзя отмотать время вспять, к Ангелу Севера, к квартире в Кисайде, к аэропорту, самолету, к той минуте, когда они нагуглили «кадровые агентства Великобритания» или как они отыскали «Андерсона, Прайса и партнеров». Жалко, что они не сидят, не потеют над швейными машинками в Маниле, не сострачивают джинсы «Гэп», грезя о прекрасной британской жизни.

Его мучительно медленному продвижению к двери помешали польки. Пришлось переползать через них, и Энди безостановочно бубнил извинения.

– Прости, лапушка, – сказал он, когда снова проснулась Надя.

Та с трудом села – глаза у нее больше не походили на черные дыры. Зрачки сузились до булавочного острия и вот-вот пронзят Энди самую душу. Надя посмотрела на него и нахмурилась:

– Тебя стреляли?

– Ага, – подтвердил он. – На то похоже.

– Из пистолета?

– Ага.

– Где он? Где пистолет?

Сойдетитак

Девятимиллиметровый браунинг, личное оружие армейского образца, несколько лет назад заменили на глок. Корпус связи. В прошлой жизни. Так сказал Винс Айвс в тот день, когда они вместе грохнулись с обрыва. Должно быть, контрабандой привез пистолет домой – должно быть, на армейском транспорте, возвращаясь с последнего задания. У Джексона были знакомые, которые так поступали, – хотели сохранить скорее как сувенир, чем как оружие. Напоминание о том, что некогда ты был солдатом. Всех мучило подозрение – и, увы, впоследствии оно обычно подтверждалось, – что, уходя со службы, оставляешь позади лучшие дни своей жизни.

Винс упоминал Косово. Или Боснию? Джексон забыл. А жаль, потому что в ходе текущей беседы пригодилось бы. Одно дело – уговаривать человека не прыгать с обрыва, совсем другое – убеждать его опустить пистолет, из которого он в тебя целит, особенно если глаза у него бешеные, как у спугнутой лошади.

– Винс, – сказал Джексон, покорно задрав руки, – это я, Джексон. Вы мне звонили.

Позвоните, если нужно будет поговорить. Если последствия таковы, может, впредь не стоит так щедро разбрасываться визитками.

С полчаса назад был панический звонок – исковерканный голос Винса пробулькал в трубку маршрутные инструкции и сказал, что он в беде – или что случилась беда, Джексон не понял. То и другое, наверное. Ну что опять? У Винса нервный срыв, он стоит над обрывом, хочет прыгнуть? Или его задержали за убийство жены. Джексон никак не ожидал, что у мужика будет пистолет и что пистолетом этим он будет целить прямехонько в незримую мишень Джексонова сердца. «Пушка зверская и сама по себе», – сказал вчера Джексон этому Сэму / Максу / Мэтту, который играет Балкера. Вот не то слово.