Большое небо - [51]

Да ебаный же в рот, думал Джексон, лежа на спине и глядя в темнеющее небо. Сердце колотилось, как после спринта, и «старые» колени в очередной раз не возблагодарили судьбу, нещадно грохнувшись о камень. Джексон не без труда сел и сказал стоявшему, а ныне лежащему человеку:

– Там ниже голая скала, и второй раз я вашей акробатике мешать не стану. Все ясно?

Мужику хватило совести устыдиться.

Раз человеку жизнь не мила, рассудил Джексон, разумно, пожалуй, увести его подальше от обрыва.

– Пошли, – сказал он, осторожно поднявшись и протянув руку Винсу – опасливо, на случай если у того опять случится миг безумия и он решит сдернуть Джексона с утеса.

Винс – так его звали. «Винс Айвс», – сказал он, выставив ладонь для рукопожатия, словно они на вечеринке или конференции, а не балансируют, попирая смерть, на краю обрыва. Ему ужасно неловко, сказал Винс.

– Миг безумия. Я, как бы это, достиг точки опрокидывания.

– Может, выпьем? – предложил Джексон, когда они сошли с утеса и вернулись к тому, что в здешних краях сходило за цивилизацию. – Вон там вроде еще открыто, – прибавил он, ткнув пальцем в «Спрута и сердцевидку».

Винс Айвс не обрадовался – более того, активно воспротивился:

– «Спрут»? Нет уж, спасибо, – и, кажется, слегка содрогнулся, поэтому Джексон привел его к себе, как собаку-потеряшку. Разжег огонь в камине и предложил виски, но Винс отказался. Судя по всему, он весь день не ел, поэтому Джексон приготовил чай и тосты на двоих.

Если ты спас чью-то жизнь, думал Джексон, ставя чайник на плиту, день хорош. Еще лучше – если остался в живых сам. Он от всей души надеялся, что не придется вспоминать эту сентенцию каждый божий день: очевидно, что одну или обе части уравнения он рано или поздно обречен прохлопать.

В конце концов Винс немного оклемался, и выяснилось, что у них с Джексоном есть кое-что общее. Оба из одних краев и оба из горсточки братьев.

– Горсточка счастливцев[79], – сказал Винс, хотя счастьем там и не пахло.

Не очень-то похож на солдата, подумал Джексон.

– Корпус связи, – пояснил Винс. – В прошлой жизни.

– Да что уж тут, – сказал Джексон. – Я когда-то был полицейским.

Знакомая история. Кризис среднего возраста, все бессмысленно, депрессия, трали-вали. Я все проморгал, доложил Винс.

– Все там были, – ответил Джексон, хотя, если по правде, сам он дозволял себе заглянуть в эту бездну разве что мельком. Всегда считал, что от экзистенциальных терзаний пользы ноль. Что-то не нравится – поменяй, не можешь поменять – терпи и валяй дальше, шаг за шагом.

(– Напомни мне не обращаться к тебе за психотерапией, – сказала Джулия.)

– Тащился по жизни, – продолжал Винс. – Ничего интересного не сделал, ничего важного. Вел очень маленькую жизнь. Вожаком стаи никогда не был, понимаете?

– По-моему, прелесть жизни альфа-самца сильно переоценивают, – сказал Джексон. – Можно просто быть в строю. «Не меньше служит тот высокой воле»[80] и так далее.

Винс мрачно вздохнул.

– Не только в этом дело. Я все потерял – работу, жену, дом, собаку. И дочь, в общем, тоже, – прибавил он.

Список был длинный и Джексону знакомый.

– Моя первая жена со мной развелась, – сообщил он из солидарности.

– То есть вы женились снова?

– Ну как бы да, – сказал Джексон и мигом пожалел, что вспомнил Тессу, или как ее на самом деле звали. Волчица. Некая мужская гордость не позволяла сознаться чужаку, что вторая жена была коварная продажная мошенница, с хирургической точностью отрезала Джексона от его денег и растворилась в ночи. Вместо этого Джексон сказал: – Ну, нет, там тоже не сложилось.

– Как будто жизнь против меня, – сказал Винс. – Как будто я проклят.

– Порой вы лобовое стекло, Винс, – сказал Джексон, – порой вы жук на стекле. – Так, во всяком случае, пела Мэри Чейпин Карпентер, спасибо «Дайр Стрейтс»[81].

– Наверное, – согласился Винс, медленно кивая и дожевывая тост.

По опыту Джексона – хороший знак. Человек, который ест, чаще всего руки на себя не накладывает.

– И без толку цепляться, если все прошло, – продолжал Джексон. (Джулия права: видимо, психологические консультации – не его конек.) – Сами знаете, как говорят. – (Ну, Кенни Роджерс так сказал бы.) – «Знай, когда надо сыграть, знай, когда надо сбросить»[82].

Так-то лучше, решил он, – просто и дальше цитировать кантри, там советы получше всего, что он в силах сочинить сам. Хэнка, впрочем, стоит избегать – «Мне так одиноко и хочется плакать», «Я из этого мира не выйду живым», «Пусть не настанет завтра, мне плевать»[83]. Бедный старина Хэнк, не лучший психологический фураж для человека, который только что пытался сигануть с утеса. Или, может, Винс знал про эту спасительную полку? Понимал – в отличие от Джексона, – что предприятие не так уж и опасно? Не полновесный суицид, а крик о помощи? Будем надеяться.

– Венди, моя жена, забирала все – а я для нее был как будто ничто. Никто.

– Ее задела рукоять, Винс, а вас задел клинок. – (Благодарю тебя, Эшли Монро[84].)

– И меня сократили. Проработал двадцать с лишним лет. Впахивал как лошадь, не разгибая спины, все клише по списку, никогда не жаловался.

– Найдете другую работу, Винс.

Найдет ли? Мужику под пятьдесят, набрал полвека на питче – и кому ты после этого сдался? (Джексон завел обыкновение смотреть крикет по телевизору. Чего не афишировал – считал за тайный порок.)