Большое кочевье - [9]

Неяркое пламя свечи слабо освещало лица пастухов. Ни на одном из этих лиц Николка не мог сосредоточить свое внимание, все эвены казались ему похожими друг на друга, пожалуй, только один пастух выделялся необыкновенно густыми бровями: они, как мохнатые черные гусеницы, шевелились на его бронзовом морщинистом лбу.

В дальнем углу палатки Николка увидел невысокую стопку журналов и газет, рядом лежал радиоприемник «Спидола». Пока Николка озирался и приглядывался, женщина достала из своего угла алюминиевый пятилитровый бидончик, открыла крышку — терпко запахло брагой. Лица мужчин оживились. Женщина наполнила бражкой чашки и стаканы, Николка пересчитал количество стаканов и чашек — получалось, что порция бражки приходилась и на его долю. «Только водку, сыночек, не пей…» — вспомнил он наказ матери.

— Мне не надо наливать, я не буду пить, — сказал Николка, обращаясь к женщине, но в ту же секунду почувствовал толчок в бок.

Шумков, наклонившись к Николкиному уху, торопливо, почти испуганно, зашептал:

— Что ты! Что ты! Нельзя отказываться! Если налили, непременно выпить надо. Если не выпьешь, кровно обидишь чумработницу. Надо выпить. Обычай такой, закон такой — понимаешь?

Выпив бражку без чоканья и тостов, пастухи оживленно заговорили, выжидающе посматривая на Николку.

Николка взял стакан. «Раз обычай такой… Обычаи надо уважать», — подумал он и, крепко закрыв глаза, торопливо выпил противную мутную жидкость. Поставив стакан, не открывая глаз, он долго кашлял, взмахивая руками. Эвены, добродушно посмеиваясь, аппетитно хлебали мясной бульон, заедая его разваренной олениной.

— Ты, Николка, кушай, кушай больше, тогда хорошо будет, — заботливо советовал Шумков.

Он взял кусок мяса, начал есть. Постепенно горечь и жжение в желудке исчезли, тело расслабилось, налившись теплом, голова казалась легкой и чужой, точно резиновый шар, и приятно кружилась, кружилась…

Чумработница вновь наполнила бражкой стаканы. Николка решительно замотал головой:

— Не надо! Мне хватит… Я уже выпил…

Но опять почувствовал острый локоть Шумкова. На этот раз лицо его выражало крайний испуг.

— Что ты делаешь?! — опять зашептал эвен. — Нельзя отказываться! Если ты выпил одну — значит, должен выпить еще две. До трех надо! Обязательно! Такой у нас закон.

«Вот странный закон, — мысленно удивился Николка. — Нигде я про такой закон не читал и не слышал. Ну, что поделаешь: раз надо — значит, надо». И он, морщась, выпил второй стакан. Потом он выпил и третий, и четвертый. Откуда-то появилась водка в заиндевевших бутылках.

Далеко за полночь каюры, пастухи и чумработница, напившись до бесчувствия, крепко уснули, кто завернувшись в оленью шкуру, кто забравшись, не раздеваясь, в чужой кукуль, а кто и просто втиснулся между спящих.

Проснулся Николка от холода и от сильной головной боли. Кукуль разорван вдоль до середины. Шкура, на которой он лежал, облевана, от нее терпко шибало в нос кислым и приторным — Николку затошнило, он торопливо вылез из кукуля и, перешагивая через спящих, выскочил из палатки вон.

Потом он помогал чумработнице растапливать печь. Когда палатка наполнилась теплом, спящие вповалку пастухи и каюры зашевелились, завздыхали и один за другим потянулись из палатки. Лица были опухшие, одежда помятая, вывалянная в оленьей шерсти.

Облеванную шкуру чумработница молча вынесла и бросила на снег, взамен принесла другую. Затем она принесла в палатку охапку свежих лиственничных веток и, застелив ими грязную подстилку, принялась мыть посуду, вытирая ее какими-то длинными мягкими стружками.

Мужчины, умывшись, разобрав привезенную почту, с изнывающим видом нетерпеливо поглядывали на кастрюлю, в которой варилось мясо. Изредка кто-нибудь из них что-то вяло спрашивал, ему так же вяло отвечали.

Шумков включил «Спидолу» и тотчас же выключил. По тому, как он страдальчески морщился, Николка понял, что у него тоже болит голова. Но от этого Николке не стало легче. «Они уже привычные, — подумал он, — а я первый раз эту гадость выпил… и последний. И зачем я пил? Фу!»

Он гадливо сморщился, это заметил коренастый пастух, сидящий напротив.

— Что, парень, голова болит? — спросил он участливо.

— Очень болит, как будто палкой по голове ударили!

Он не преувеличивал: голова у него действительно болела так, как никогда еще за всю жизнь. Его тошнило, тело настолько ослабло, что трудно было даже шевелиться. Хотелось залезть куда-нибудь в прохладную темноту, закутать голову и лежать без движения и раздражающих звуков. Только усилием воли он заставлял себя сидеть.

— Зачем же ты пил? — неожиданно спросил коренастый пастух. Лицо у него было округлое, все в мелких морщинках, глаза острые, строгие, губы хотя и большие, но тоже строгие — плотно поджатые.

Николка опешил, не зная, что отвечать. Повернулся к Шумкову — тот, ухмыляясь, отводил глаза в сторону. Начиная о чем-то смутно догадываться, Николка кивнул на Шумкова:

— Он сказал мне, что у вас закон такой: если я не выпью три стакана бражки, то чумработница не будет ничего шить мне и обидится…

Пастух укоризненно посмотрел на Шумкова. Тот мелко трясся от смеха. Пастух осуждающе покачал головой: